О церковной власти

К учредительному съезду Собора православных мирян

В последнее время разговор о «кризисе в РПЦ» стал, к сожалению, уже привычным. Об этом говорят и вне Церкви и внутри нее. Однако все дело в том, что разговоры эти, по факту вполне справедливые, ведутся с разных позиций. И то, что для одних есть явное проявление кризиса, для других, напротив – спасение и свидетельство твердой и здоровой приверженности Традиции и наоборот. Например, одни полагают, что наша частая апелляция к истории – проявление кризиса, а мы в связи с этим уверены в прямо противоположном.

Взгляд извне – отдельный вопрос, но что касается критики изнутри, то ведь каждый из нас существует, так сказать внутри кризиса и уже поэтому не может быть абсолютно объективен. А чисто внешний взгляд, говоря мягко, по природе своей не может уловить специфики и, что самое главное, лишен той любви, без которой всякая критика тщетна, превращается просто в борьбу с самой Церковью, хотя некоторые, даже из числа активных священников, склонны абсолютизировать его значимость и все время к нему апеллируют.

Подавляющее большинство людей Церкви, как клириков, так и мирян – принципиально бесконфликтны и не любят острой борьбы. Они по определению нацелены на позитивную, созидательную работу. Мы не раз сталкивались с критическим отношением с их стороны, когда нам говорили, что про всякую высокую политику, экуменизм там, церковные реформы и проч. – «священноначалие лучше знает», а наше дело – трудиться в меру своих скромных сил для личного спасения. Особенно это характерно для центральной России, где ревнительство (широко распространенное, скажем, на Украине, где каноническая православная Церковь существует сегодня по факту в условиях религиозной агрессии со стороны римокатоликов, униатов, раскольников и сектантов, что стимулирует религиозную ревность), большинству людей совсем не свойственно. Здесь, даже в очень хороших, процветающих приходах (в них-то прежде всего) порой трудно найти отклик тем, кто ставит острые проблемы, связанные с церковной жизнью, обсуждением коих полон интернет.

Однако в последнее время ситуация грозно меняется, причем совсем не в лучшую сторону. Вдруг оказывается, что та проблема, о которой мы давно уже говорим, как о главной для современной церковной институции – проникновение мирского духа внутрь Церкви – не какой-то отвлеченный вопрос, а самый что ни на есть насущный, весьма остро и болезненно «трогающий» всех нас - как убежденных ревнителей, так и простых честных батюшек (а таковых у нас все еще подавляющее большинство), а также по природе своей бесконфликтных и лишенных «панорамного» взгляда на жизнь приходских работников и всех тех, кому так хорошо и уютно в воссозданных годами упорного труда приходах-«оазисах». Яркий пример – продолжающаяся история в Выборгской епархии, где происходит совершенно антиканоничное изгнание хорошего священника, откровенный и беспардонный захват храма, территории и фактически – целенаправленное разрушение дружной, хотя и не очень многочисленной общины, крайне далекой от какой-либо «политики». См. также здесь и здесь.

Скажем сразу, что на фоне того, что мы знаем о нашей церковной жизни, история эта представляется нам весьма симптоматичной, хотя вовсе не уникальной. Ее особенность заключается в том, что просто в данном конкретном случае привыкшие к безгласному повиновению «низов» беспредельщики в рясах столкнулись с не желающей уступать дружной и ревностной общиной, в состав которой входят умелые журналисты, весьма уверенно чувствующие себя в информационных войнах. В глухомани, большей, чем ближние окрестности Санкт-Петербурга, так бывает, увы, далеко не всегда.

Для нас в подобного рода случаях всегда важны как-то проявляющиеся в них общие закономерности, а они¸ как представляется, прослеживаются здесь и в других аналогичных ситуациях весьма ясно. О чем конкретно следует, на наш взгляд, говорить? Наивные рассуждения о всяких частных милых особенностях церковного и околоцерковного быта, которые людьми Церкви воспринимаются как вопиющие безобразия, будь то светские представления с сомнительным содержанием в помещении самих храмов, исполнение блатного шансона за церковной трапезой или совсем уже мелкие детали типа поедания тортов в форме архиерейской митры – это все дискурс в принципе правильный, но совсем не аналитический. Церковное сознание в таких и сотнях подобных случаях справедливо возмущается, но неверно сводить все к особенностям каких-то отдельно взятых конкретных людей и ограничиваться по сути справедливым, но совершенно недостаточным требованием замены плохих кадров. Тем более нельзя ограничиться в принципе справедливым философическим замечанием о том, что «человек, как известно, склонен ко греху». Ясно, что налицо системный кризис, в котором вина нынешних церковных «верхов», как и всех нас, несомненна, но который при этом, как представляется, истоком своим имеет некую глубинную болезнь, давно уже поразившую наш церковный организм. Те, кто определяет лицо нашей сегодняшней церковной институции, сами являются продуктом определенной системы, имея за плечами некоторую школу, некую, не побоимся этого слова, системную выучку.

Нам представляется, что верная констатация проникновения мирского духа внутрь церковной ограды здесь недостаточна. «Мiр» в евангельском смысле, как то начало жизни, которое противоположно «Царству Божию», всегда вел войну с Церковью, но как-то удавалось с этим справляться. Досужие рассуждения о «последних временах» не идут к делу, ибо, во-первых, по слову Самого Господа, нам «не дано знать времена и сроки», а, во-вторых, эти рассуждения суть не что иное, как трусливое и беспомощное уклонение от серьезного и трезвого анализа проблемы. Думается, что главная причина нынешней болезни церковной институции, которая в последнее время явным образом выходит на поверхность – это ложное представление о природе власти в Церкви, в результате чего и имеет место такая ситуация, когда с ревностным и искренним, желающим трудиться для Господа священником и с не желающими ничего, кроме спасения, его чадами разговаривают на языке не святых канонов, а в лучшем случае полууголовных «понятий», в терминах рейдерского захвата, когда все решает право сильного, того, у кого весомее чисто мирской «ресурс».

Приснопамятный отец Павел Адельгейм, чьи воззрения невозможно оценить однозначно, в своем известном тексте, посвященном критическому разбору нового приходского устава, нашел очень точную и емкую формулировку, сразу вводящую в курс дела касательно нашей нынешней церковной жизни, выражающую саму суть упомянутой выше болезни: «Харизматический дар управления формализован в бюрократический. “Распоряжение” и “благословение” отождествились». Здесь уже приходится говорить о том, что налицо обмiрвщление самой церковной власти, а не просто жизнь по законам «мiра» отдельно взятых людей, будь то клирики или миряне, входящие в состав земной Церкви.

Корень этого явления – в т.н. «сергианстве», о котором, особенно в среде нецерковных критиков, бытует набор ложных стереотипов, главный из которых заключается в том, что «сергианство» – это недолжное сотрудничество Церкви с безбожной властью, с большевистским государством. В действительности же, как справедливо указывают наиболее вдумчивые и беспристрастные исследователи, существенной разницы в политической линии Патриарха Тихона и митрополита Сергия, в общем, нет. «Сергианство» – это искажение правильного, основанного на Предании, представления о природе власти в Церкви и в этом смысле это одна из наиболее опасных и, так сказать, коренных форм церковного модернизма. Претерпевший в последние годы столь странную эволюцию Л.Л. Регельсон в своей давней книге «Трагедия русской Церкви» излагает историю прихода к власти митрополита Сергия (Страгородского), который, будучи заместителем местоблюстителя патриаршего престола (то есть условно назначенным церковным администратором), в условиях жестоких гонений стал вести себя как тот, кто обладает харизматической властью Предстоятеля Церкви, избранного собором и тем фактически совершил узурпацию церковной власти, так сказать, качественно превысив свои канонические полномочия. (Хотя при этом и продолжал поминать митрополита Петра (Полянского) как реального местоблюстителя, находившегося тогда в заключении). Впоследствии, уже в 1930-е годы, когда был распространен ложный слух о смерти митр. Петра в ссылке, митр. Сергий сам стал местоблюстителем при помощи мирских властей, тем продолжив свою узурпацию церковной власти.

Церковь не существует без епископов; однако епископская власть (и тем более власть Патриарха) имеет харизматическую, а не только чисто административную, бюрократическую природу. Епископ в Церкви – это не мирской «начальник», а тот, через кого, по нашей вере, действует сила Святого Духа. Иными словами, власть Церкви несет на себе отсвет власти ее Основателя и, стало быть, имеет богочеловеческую природу. Бюрократизация церковной власти имеет в своей основе забвение этой реальности, когда церковная власть как Божие установление, осуществляющая связь человека и Бога, начинает восприниматься как вполне земная и чисто человеческая администрация. «Митр. Сергий полагал, – основываясь на критике иерархов – современников Сергия, пишет Л.Л. Регельсон, – что управление церковной жизнью и составом епископата есть чисто административная, односторонне-человеческая деятельность, не нуждающаяся в обязательном участии Божественной благодати. По его мнению, осуществлять эту деятельность должен тот иерарх, который в силу своих личных способностей, авторитета и стечения обстоятельств получил практическую возможность встать у руля церковной власти». Среди других архиереев – современников митр. Сергия и критиков его действий автор «Трагедии русской Церкви» ссылается, в частности, на «Ярославскую декларацию» группы епископов во главе с митр. Агафангелом, где говорилось: «По Вашей программе начало духовное и Божественное в домостроительстве церковном всецело подчиняется началу мирскому и земному… Мы отказываемся признавать за Вами право на высшее управление Церковью».

Фактическое разделение мистического и практического аспектов в церковном управлении, попросту говоря, забвение о том, что Бог Сам реально присутствует во всех аспектах церковной жизни, в том числе и в том, который можно именовать «административно-управительным» - по сути, это и есть сугубо клерикальный вариант секуляризации. Продолжая мысль Л.Л. Регельсона и основываясь теперь уже на наших собственных изысканиях и размышлениях, позволим себе заметить, что если по факту принять, что во власти не так уж важна харизма, данная Самим Христом при основании Церкви, то есть харизма, так сказать, регулярная, положенная «по должности», точнее, считать ее наличие, ее действие чем-то сугубо условным и, так сказать, «символическим» (подобно восприятию таинств у протестантов), то на следующим шаге эта «святость Церкви», что, по слову русского философа, есть подлинный источник «святости» священства, будет неизбежно заменена на харизму личного достоинства и произойдет поистине бесовская, чисто мирская подмена в правильном, богоустановленном понимании церковной власти. То, что, вопреки позиции многих новомучеников (митрополита Кирилла, митрополита Иосифа, архиепископа Агафангела и еще многих, многих других) в конечном счете в РПЦ по факту победило именно сергианское понимание церковной власти, в котором харизма, имеющая своим источником Самого Бога, руководимая силой Божией, хотя и признается формально, но подменяется сугубо бюрократическим подчинением (а всякая бюрократия, по природе своей – враг «соборности»), и заложило основу нынешних нестроений.

Здесь необходимо упомянуть еще о двух важнейших и крайне актуальных вещах. Во-первых, это такое крайне важное историческое событие, как фактически массовое предательство Царя-мученика Николая Александровича, в котором были повинны, за небольшим исключением, почти все иерархи того времени. Святой Царь как раз обладал тем пониманием своей власти, своего царского служения, которое преподает нам Писание: «Начальник есть Божий слуга, тебе на добро…. он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести». (Рим. 13, 4-5). Для него власть была служением, хождением перед лицом Божиим. Те же, кто его свергал, в подавляющем большинстве уже потеряли такое христианское понимание власти; для них власть – это было по преимуществу право самого сильного и самого умелого при формально-правовом обосновании; критикуя Государя, несмотря на процветание всех сторон жизни в тогдашней России, считая его слабым монархом, они в своей плохо скрываемой жажде земной власти руководствовались упованием на свои собственные силы. Господь вскоре промыслительно развеял эти безумные мечтания. Вся эта проблематика должна рассматриваться, в общем, совершенно отдельно; для нас сейчас важен тот аспект ее, который относится непосредственно к Церкви.

На протяжении весьма длительного времени высшие иерархи стремились избавиться от излишней, по их мнению, опеки царской власти, «епископа внешних дел». Это стремление, как показали большевистские гонения, имело свою оборотную сторону: избавившись от опеки со стороны христианского государства, иерархи вскоре убедились, что нехристианское и потому не заинтересованное в Церкви государство просто по природе своей склонно изгонять Церковь из всех сторон жизни, а то и жестоко преследовать ее. «Любишь кататься, люби и саночки возить»; не захотели Царя, получили над собой свирепый контроль безбожников. Теперь же, когда гонений больше нет, настал поистине «золотой век» для сергианских иерархов. «Моя» власть, «мое» неограниченное хотение (формально прикрываемое ссылками на каноны, каковые в других случаях злостно попираются) и – никакого контроля – ни внешнего, со стороны государственной власти – ни внутреннего, со стороны Поместного собора и церковных православных общин. Своего рода макиавеллизм на церковный манер. Надо ли пояснять, что такая ситуация просто идеальна для проникновения в земную Церковь разрушительных влияний «мiра»!

Понятно, что в основе этой клерикальной секуляризации лежит и все больший отход от духовно-аскетического, монашеского идеала, преподанного нам Отцами. Следующий крайне важный и знаковый этап в этом процессе связан с именем знаменитого митрополита Никодима, чье мировоззрение к настоящему моменту уже достаточно изучено. Мы сейчас не намерены заново воспроизводить анализ, проведенный в вышеуказанной работе. Наше цель в другом – обратить внимание на крайне важные аспекты в практической деятельности митр. Никодима. Главный из них, как представляется – это подлинная революция, которую он произвел в сфере подбора и подготовки церковных кадров. Апеллируя к тому, что из-за так называемых хрущевских гонений имелись весьма серьезные проблемы с этими самыми кадрами, митр. Никодим превратил в систему назначение на епископские должности людей, вообще не обладающих никаким монашеским опытом, никогда не живших в монастыре. Это новое молодое поколение архиереев, с тех пор именуемое «никодимовцами», до сих пор определяет реальное лицо нашего епископата, успешно следуя заветам учителя. Амбициозные люди, неплохо, хотя порой и достаточно поверхностно образованные, яркие, талантливые, как сейчас говорят, креативные, но не имеющие вообще никакой монашеской школы, никакого духовного опыта подлинного подвижничества, они обладали и обладают уверенностью, хваткой и неуемной жаждой власти, стремлением повелевать. Когда архиерейская власть (в условиях нынешнего российского уклада, который некоторые метко именуют «вторичным феодализмом», поистине безграничная, близкая к абсолютной) дается людям, не знающим на собственном опыте, что такое монашеское послушание, по сути, чуждым подлинно православному духу, в полноте постигаемому только в монастыре, это приводит порой к самым печальным последствиям, как внутренним, духовным, так и внешним. Это уже следующий, качественно новый этап клерикальной секуляризации, тем более что эти люди очевидным образом подвержены часто незаметным для них самих мирским влияниям и уверенно ведут церковный корабль по пути экуменизма, модернизма и неообновленчества. Старцев, подвижников, молитвенников и аскетов (как и «излишне» ревностных мирян) они в глубине души ненавидят и презирают, а всякого рода бизнесменов полукриминального оттенка, «новых русских», мирских начальников, хипстеров, представителей богемы подсознательно ощущают своими. В итоге в рамках нашей земной церковной институции мы имеем как бы два мира, две церкви, две общности, совместить которые хотя бы чисто внешне, в рамках одной организации с каждым годом становится все труднее. И в этом – прямая и самая непосредственная причина тех нестроений, о которых в последнее время говорят все больше.

Конечно, вышесказанное не является исключительной характеристикой всех без исключения епископов. Слава Богу, в нашей Церкви все еще немало владык иного склада, прежде всего потому, что сила Божия, коей жива Церковь, оскудеть не может. Однако доминирующий тренд развития, насаждаемый сверху, в целом безрадостен, ибо определяется именно никодимовским типом архиерея. Цепкими и лишенными излишних сантиментов «практиками» все крепче забывается та истина о Церкви, которая гласит, что единство епископа со своим народом – есть единство любви, а не административного подчинения. В основе, повторяем - фактическое разделение духовно-мистического, благодатного, и практического аспектов церковной власти и, как закономерное следствие, подмена харизмы регулярной, даваемой силой Божией, харизмой личного достоинства, при формальной апелляции к каноничности хиротонии, законности таинства священства. Характернейшим, пожалуй, самым ярким примером является здесь включение в священническую присягу после клятвы на верность Христу и Церкви еще и клятвы на личную верность патриарху (вещь, совершенно небывалая в прежние времена). А ведь, если рассуждать в рамках и в терминах описанного выше сергианско-никодимовского комплекса, то это вполне логично. «Мафия», «клиентела», скажете вы? А почему бы нет? Это смотря с какой стороны посмотреть. Если смотреть, так сказать, с чисто прагматических, приземленных позиций, то в условиях вторичного феодализма такой ход выглядит вполне рациональным и вовсе не глупым. Поскольку известно, что мафия – одно из самых эффективных сообществ. В силу всего вышеизложенного необходимость посильной, находящейся строго в рамках канонически корректного поведения альтернативы давно назрела.

В этих условиях менее всего правильным и продуктивным с нашей стороны был бы, во-первых, поиск альтернативы, так сказать, юрисдикционной. Это – наша Церковь, и первое, что обязан делать всякий, кто считает себя ее чадом – это решительно противостоять опасности раскола. Во-вторых, следует избегать и другой опасности – противопоставлять друг другу клириков и лаиков, духовенство и мирян. В епископальной Церкви (а другой законной и быть не может) такой подход является стопроцентно тупиковым. Попытка создания параллельной иерархии (что, собственно, и есть раскол в точном каноническом смысле) или уход в какую-либо из квазицерковных группировок – есть путь в никуда. Необходимо помнить, что Церковь руководится силой Божией, и пока эта сила, именуемая благодатью, действует в законной, канонической Церкви, любой активизм вне нее – отнюдь не спасителен и контрпродуктивен. Но вот разговаривать на правовом языке очень даже уместно. Если любви, без которой нет подлинной соборности, живой церковной общины, нет, то что же еще остается? Пока можно, нужно действовать в рамках той правовой логики, которая предоставлена нам канонами. Если же возможности отстоять себя, свою общину в этих рамках исчерпаны, остается реализовывать свои гражданские права. Демагогические разговоры с цитатами типа «не судитесь перед внешними» не идут к делу. Нельзя, попирая каноны в одних случаях, ссылаться на них в других. С теми, кто давно предан мiру, остается и разговаривать соответственно.

То, что безгласности церковных «низов», по-видимому, приходит конец – грозный, но и утешительный симптом, говорящий о том, что жив еще в наших людях подлинно церковный, соборный дух. Вся ответственность за последствия очевидным образом лежит на дурных управителях, склонных, говоря попросту, забывать о Боге. Рано или поздно всегда приходится вспоминать.

Источник: