Документы, принятые в Шамбези, возрождают ересь оригенизма

По инициативе Святейшего Патриарха Кирилла проекты документов предстоящего Всеправославного Собора стали доступны для ознакомления и церковного обсуждения в соответствии с принципом «соборности». В частности, заканчивая свое выступление на Собрании Предстоятелей Поместных Православных Церквей «Его Святейшество поделился опытом деятельности Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви в формате открытой дискуссии, позволяющей любому заинтересованному члену Церкви высказать свою позицию.

“Полагаю, что именно так, открыто, должна впредь проходить подготовка Собора, если мы действительно заинтересованы в его успешном проведении”, — сказал Предстоятель Русской Церкви, подчеркнув важность публикации проектов соборных документов и преодоления дефицита достоверной информации, который вызывает подозрения у многих верующих. “Убежден, что давно назревшая публикация проектов соборных документов и возможность свободной по ним дискуссии не только не воспрепятствует проведению Собора, но и покажет нам и всему миру подлинно соборный характер нашей Церкви, способствуя укреплению всеправославного единства”, — заявил Святейший Патриарх Кирилл, призвав всех собравшихся сообща молиться Господу о помощи в совместных трудах во благо Церкви, в преодолении трудностей, возникающих на пути к проведению Всеправославного Собора».1 Пользуясь предоставленной возможностью, трудно удержаться и не прокомментировать, конечно же, важнейший в принятом пакете документ (ради которого изначально и затевался Собор) под названием «Отношения Православной Церкви с остальным христианским миром» в качестве, как ни крути, «заинтересованного лица», ибо всем нам после его окончательной ратификации придется со всем этим как-то жить.

Итак, несмотря на традиционную уже богословскую двусмысленность, семантическую неопределенность текста, основной посыл увидеть все же можно. Ключевое понятие документа – идиома «восстановление единства христиан» (встречается четыре раза) и ее вариации «восстановление единства в правой вере и любви» (один раз) и «восстановление церковного общения» (один раз). Это означает, что отпавшие от Православной Церкви сообщества и образования с их лжеучениями, веками оценивавшиеся святыми отцами и соборами как раскол и ересь, представители которых принимались в Церковь через покаяние и отречение от своего зловерия (обязательное условие, независимо от чина приема), теперь характеризуются как «церковь» и «христианство». Что выглядит как следующий этап реабилитации ереси в сравнении с уже вошедшим в богословский обиход либеральным эвфемизмом «инославие» (который уже ни разу не встречается в тексте представленного документа), то есть последовательным отказом от ортодоксального понимания Христианской Церкви как единой в вере и единственной в Духе Истины. Иными словами, документ заранее (до всякого «восстановления утраченного единства» в правоверии) признает квазихристианские лжеучения рудиментарным христианством и объединенных в таких сообществах – христианскими церквями (последнее остающееся различие – строчная и прописная буквы в обозначении церквей). Что находится в существенном противоречии с тем Священным Преданием и теми Вселенскими Соборами, на которые документ, казалось бы, декларативно опирается как правопреемник («Это единство [Православной Церкви] выражается в апостольском преемстве и святоотеческом предании, и Церковь доныне живет им. <…> Православная Церковь имеет миссию и долг передавать и возвещать всю содержащуюся в Священном Писании и Священном Предании истину, которая и придает Церкви кафолический характер» (п.2); «Ответственность Православной Церкви в отношении единства, равно как и ее вселенская миссия, были выражены Вселенскими Соборами. Они особенно подчеркивали наличие неразрывной связи между правой верой и общением в таинствах» (п.3)). Такое заведомо неортодоксальное толкование основополагающих богословских понятий «христианин» и «церковь» фактически и означает разрыв «церковного единства» как «преемства» будущего Всеправославного Собора в отношении предыдущих, то есть семи Вселенских: «Участие православных в движении за восстановление единства христиан нисколько не чуждо природе и истории Православной Церкви, так как последовательно выражает апостольскую веру и Предание в новых исторических условиях» (п.4), где «новым» являются отнюдь не «исторические условия», но само понимание «единства христиан».2 Этот разрыв с Традицией имеет буквальное выражение в тексте документа: сначала сказано, что «Православная Церковь основывает свое единство на факте ее основания Господом нашим Иисусом Христом и общении во Святой Троице и таинствах», «и Церковь доныне живет им» (п.2); а следом утверждается, что «движение за восстановление единства христиан нисколько не чуждо природе и истории Православной Церкви» (п.4), и поэтому ставится задача «восстановления церковного общения» (п.15), где второе означает отрицание первого.

Убедительно об этом говорит и то определение границ «христианства» и «церкви», которое дается в документе: «Православные Церкви — члены ВСЦ считают обязательным для участия в ВСЦ то основополагающее положение его Конституции, согласно которому его членами могут быть лишь те Церкви и конфессии, которые, по Писаниям, признают Иисуса Христа как Бога и Спасителя и исповедуют веру в славимого в Троице Бога — Отца, Сына и Святого Духа, согласно Никео-Цареградскому Символу веры» (п.19). Иными словами, понятие «христианская церковь» определяется через догматический минимализм христологии и триадологии, что опять же находится в прямом противоречии с последующими (после Никеи и Константинополя) Вселенскими Соборами, осудившими (как анти- и квазихристианские) лжеучения и исповедующие их «сборища», формально вписывающиеся в христологическую и триадологическую формулу Конституции ВСЦ.3 Что, получается, и означает противоположное заявленному в документе: «Верная своей экклезиологии, тождеству своей внутренней структуры и учению древней Церкви семи Вселенских соборов, Православная Церковь, организационно участвуя в работе ВСЦ, отнюдь не принимает идею “равенства конфессий” и не может принять единство Церкви как некий межконфессиональный компромисс» (п.18). Между тем, по сути, именно компромиссный «межконфессиональный» экклезиологический «догмат» Конституции ВСЦ и определяет концепцию представленного документа, устанавливая новые границы Церкви (ищущих единства церквей) и новое содержание христианства, то есть по-протестански (традиционно для принципов данной организации) расширяя их за пределы «никео-царьградского символа» вообще и его экклезиологического догмата «Единой Церкви», в частности. Единственное отличие здесь (от экклезиологии ВСЦ) то, что вместо принципа «равенства конфессий» представленный проект документа исповедует их иерархию (что и выражается строчной и прописной), то есть полноту «церковности» и «христианства» Православной Церкви и частичность благодати в других церквях как у младших братьев по христианству. Об этом гласит 8-й пункт: «ведя диалог с прочими христианами, Православная Церковь <…> надеется, что Святой Дух, Который “весь собирает собор церковный” (стихира на вечерне Пятидесятницы), “восполнит оскудевающая” (молитва на хиротонии)». Однако новейший документ («Совместное заявление» Рима и Москвы) тут же «развивает» эту «иерархическую» экклезиологию, констатируя «полноту» и неповрежденность уже и РКЦ, то есть ее равночестность РПЦ, посредством полной симметрии определений («Святейший Папа – Святейший Патриарх», «между Церквями», «братья по христианской вере», «чтобы наше христианское братство было еще более очевидно»).4 Если так пойдет дальше, то на следующем этапе вполне реальным выглядит принятие и примата Римского епископа (тем более что в официальном названии документа он уже поминается первым в соответствии с католическим «диптихом»), как бы ни казалось это невероятным сейчас (ведь и сам факт такого документа и таких формулировок еще не так давно невозможно было себе представить).

В контексте еще одного смежного документа, принятого на том же Совещании в Шамбези, а именно, «Миссии Православной Церкви в современном мире» (где та же концепция «миссии в новых условиях» представлена уже в отношении еще более удаленных от Церкви представителей рода человечества как другого, или первичного, распавшегося единства, а именно, «ветхого Адама»), доминантная идея «апокатастасиса» («восстановления» некоего изначального «единства») приобретает отчетливые оригенические (если не каббалистические) черты. «Целью вочеловечения Слова Божия является обожение человека. Христос, обновив в Себе Самом ветхого Адама (ср.Еф. 2:15), «сообожил в Себе человека, начаток нашего упования» (Евсевий Кесарийский, Доказательство в пользу Евангелия 4, 14. PG 22, 289). Ибо как в ветхом Адаме содержался весь человеческий род, так и в новом Адаме собран весь человеческий род»; «ибо мир Христов является зрелым плодом соединения всего во Христе: явления достоинства и величия человеческой личности как образа Божия, проявления органического единства в Нем человеческого рода и мира, всеобщности принципов мира, свободы и социальной справедливости и, наконец, принесения плодов христианской любви среди людей и народов мира».5 Иными словами, все человечество – это прото- и криптохристиане («люди доброй воли»), которых необходимо исторически «восстановить в единстве», потому что мистически (после Боговоплощения) единство всех разумных тварей во Христе уже актуально. Такая доктрина (прежде, или в Священном Предании, считавшаяся оригенизмом, а теперь, или после Второго Ватиканского собора, ставшая «патристикой», возрожденным «учением древней церкви») становится возможной в результате спекулятивного отождествления целей миссии (или воли Божией о спасении всех) и ее реальных плодов (обожения христиан как добровольно взыскавших свое спасение в покаянии грехов, Святых Таинствах Церкви и подвижнической жизни по Духу).

В этом же (квазипатристическом, неооригеническом) смысле и нужно понимать п.4-й документа «Отношения Православной Церкви с остальным христианским миром»: «Непрестанно молясь “о соединении всех”, Православная Церковь всегда развивала диалог с отделенными от нее, ближними и дальними, первенствовала в поиске путей и способов восстановления единства верующих во Христа, принимала участие в экуменическом движении с момента его появления, и вносила свой вклад в его формирование и дальнейшее развитие. Кроме того, Православная Церковь, которой присущ дух вселенскости и человеколюбия, в согласии с божественным произволением “чтобы все люди спаслись и достигли познания истины” (1 Тим. 2:4), всегда трудилась ради восстановления единства христиан. Вот почему участие православных в движении за восстановление единства христиан нисколько не чуждо природе и истории Православной Церкви».

Как показывает предыстория вопроса, представленное в документе экклезиологическое учение о «восстановлении единства христиан» существует в богословии предсоборного процесса, как минимум, полвека и, опять-таки, имеет самое прямое причинно-следственное отношение к христологии и сотериологии 2 Ватикана (оригенической концепции «Воплощения во всех»).6 «Скорбь о нарушенном единстве Христовой Церкви была присуща христианам на протяжении многих поколений. Она, как искра в пепле, то разгоралась, то угасала, то, казалось, почти совсем исчезала. Прошли многие столетия после трагедии исторического разделения Церквей. Ныне христиане всех Церквей и конфессий искренне ищут пути к восстановлению утраченного единства».7 Как мы видим, изначально речь шла именно о «нарушенном единстве Церкви», что является прямым отрицанием девятого члена вселенского Символа веры. Из этого можно сделать вывод, что нынешняя редакция документа лишь формально (на вербальном уровне) пытается скрыть от глаз исправить это отрицание догмата Единства (и Единственности) Церкви, но фактически (на идеологическом уровне) остается на прежних позициях, из чего и складывается общая противоречивость текста.

Плевелами этой же теологической спекуляции пересыпано новейшее «Совместное заявление» Рима и Москвы: «Осознавая многочисленные препятствия, которые предстоит преодолеть, мы надеемся, что наша встреча внесет вклад в дело достижения того богозаповеданного единства, о котором молился Христос. Пусть наша встреча вдохновит христиан всего мира с новой ревностью призывать Господа, молясь о полном единстве всех Его учеников. Пусть она — в мире, который ожидает от нас не только слов, но и деяний — станет знамением упования для всех людей доброй воли» (п.6). «Надеемся, что наша встреча внесет вклад в примирение <…> путем к восстановлению единства» (п.25). «В современном мире – многоликом и в то же время объединенном общей судьбой…» (п.28).Здесь же и очередное самоотрицание: «Бог любит вас и от каждого из вас ожидает, что вы будете Его учениками и апостолами. <…> Православные и католики объединены не только общим Преданием Церкви первого тысячелетия, но и миссией проповеди Евангелия Христова в современном мире. <…> Недопустимо использовать неподобающие средства для принуждения верующих к переходу из одной Церкви в другую, пренебрегая их религиозной свободой и их собственными традициями» (пп. 23-24). – Именно по причине «недопустимости принуждения» в вопросах веры и спасения не все становятся «Его учениками»: одни отвечают на любовь Божию и спасаются в Его Церкви; другие – отпадают от нее и до конца пребывают в душепагубных ересях; третьи вообще никогда не приходят в Церковь, по условиям абсолютной онтологической невозможности нарушения свободы воли.

Подобное отношение к решениям Вселенских Соборов и Священному Преданию вообще (навскидку, в представленной концепции упраздняются в значимости в «современных условиях» решения трех последних Вселенских Соборов, осудивших оригенизм и монофизитство), прежде всего, подрывает авторитет самого будущего Всеправославного Собора. Дело обстоит именно так: не кто-то дерзающий критиковать документы Совещания Предстоятелей очерняет «святыню» их «человеколюбия», «братства» и т.д. Нет. Сама спекулятивная концепция новой миссии (повышенно открытой «миру сему», то есть греху и лжи), а главное – грубо (для профанов) прикрытый пустыми декламациями «преемства» разрыв с Традицией, лишает грядущий собор подлинного основания, обрекая его ультраревизионистские решения на недолгий век, как тот «дом на песке», «падение» которого будет «великим» (Мф 7:26-28). Такова участь всякой революции: она будит стихии, которые вскоре разрушают ее саму. В частности, с решениями этого собора рано или поздно перестанут считаться точно так же, как он сам не посчитался с высшим церковным авторитетом святых канонов и догматов. Сам факт, что платформой, на которой сошлись разлученные «братья», оказалась осужденная Церковью прелесть оригенизма, есть лучшая иллюстрация антиканоничности всей этой затеи от начала и до конца, потому что в Истине Христовой с еретиками Православию примириться, по определению, невозможно.

В заключение, в исполнение наказа Предстоятеля Русской Церкви о гласности, еще немного «внутренней кухни» подготовки к Собору, его методологии и конечных целей: «Следует в первую очередь выработать методику взаимоотношений на пути к единству. В деле восстановления единства не должно быть допущено торопливости, при которой в воссоединенном теле способны сохраниться противоречия и разногласия, а также укрыться семена древнего раздора. Но также не должно быть промедления и затяжных богословских и церковно-канонических споров по частным и несущественным вопросам. С точки зрения формы ведения диалога также должна существовать определенная система. Для должного ведения диалога необходим отказ от всякого превозношения друг перед другом и от взаимной изоляции. Необходимы разного рода контакты. Нельзя ограничиться “всеориентальной” и “всеправославной” консультациями и конференциями <…> необходимы смешанные встречи, в том числе на уровне отдельных церквей. Нужен живой обмен мнениями, опытом, богословскими работами и разрешение вопроса о степени участия в молитвенном общении еще задолго до общения в таинствах, необходим также союз в практической деятельности во всех направлениях церковной жизни».