О поисках рая на земле

Одно из величайших откровений дарованных Христом мiру, – это безмерная ценность служения и страдания в этой жизни – ради вечного спасения. Именно служение и страдание были двумя самыми очевидными качествами Спасителя. Изрек Он это словами и подтвердил Своими поступками, всей Своей жизнью. Призывая всех обремененных Mipa сего следовать за Собой, Он возвестил: «Иго Мое благо, и бремя легко» (Мф. 11, 30). Иго означает служение, а бремя — страдание. Другими словами, служение с любовью всегда легко, и страдание с надеждой всегда благо. Жутко служение без любви, и ужасно страдание без надежды.

Языческий Mip о служении и страдании

Весь этот ужас ощущал старый языческий Mip до Христа.
Наиболее отчетливо это выражено в жизни древних римлян. Служение считалось злом страшным, а страдание — ещё горшим. Кто мог избавиться от служения убежать от страдания, тот так и поступал. Существовал слой рабов и прослойка господ, между которыми не было моста. Всякий постигающий науки, собирающий богатство или же домогающийся власти делал это лишь из страха перед служением и страданием. Рабы ненавидели своих господ, а господа презирали рабов. Рабы восставали против господ, а господа бросали рабов зверям. Сами убийства как средство от страданий были столь же частыми, как и убийства при служении. Число самоубийц почти сравнялось с числом умерших естественной смертью.

Самый гордый император, Нерон, пронзил себя мечом; величайший философ, Сенека, перерезал себе вены в купальне; богатейший римлянин, Лукулл, тот, которому готовили блюда из павлиньих мозгов и соловьиных языков, сам себя доконал — и всё это оттого, что не ведал он смысла страданий, как не усматривал никакой цели и в служении.

Представление о рае было ограничено

Само понятие рая прилагалось лишь к этой временной жизни. Служение и страдание были чем-то безцельным и презренным, как некогда, на протяжении тысячелетий, столь же безполезным и попираемым был для людей уголь. Каждый старался не запачкать этим черным и грязным предметом свою белоснежную тунику и [вымытые] руки. И лишь где-то сотню лет тому назад дело приняло неслыханный оборот. Ученые открыли ни с чем не сопоставимую ценность угля. При этом уголь стали употреблять не только для отопления — он был положен в основу всего цивилизационного механизма нового времени. Уголь обогрел, осветил Mip и продвинул его вперед. Подобно этой материальной, произведённой углем революции в Mipe, благодаря служению и страданию, обнаружился и духовно-нравственный переворот. Новую ценность служения и страдания, то есть того, что некогда считалось лишенным вообще всякой значимости, раскрыл Христос. Своим добровольным служением и терпеливым страданием Он согрел и наполнил светом весь Mip, наставив его на всякий подвиг. Примеру Христа последовали целые полки истинных Его подражателей. Цари принялись величать своих рабов братьями. Принцессы нисходили к узникам и больным, желая послужить Им собственными руками. Легионы Христовых мучеников, заключенные в оковы и темницы, воспевали Бога и шли на казнь с радостным кличем. Рабы служили с любовью, а недужные страдали с упованием на Бога.

Служение, начиная с Христа, утратило печать позора, страдание лишилось своего жала ужаса. Ведь все христиане стали причислять себя к рабам, а все рабы — к сынам и дщерям Царя Небесного, то есть все сделались детьми царскими. О личности человека принялись судить не по положению и не по пространству, которое она занимает, а по внутренней силе духа, способного добровольно служить и страдать, служить с любовью и страдать с надеждой. Любовь же и надежда неизменно источались из веры в прочие Христовы открытия: из веры в живого Бога — в вечную Божию правду, в конечный справедливый Суд, в безсмертие человеческой личности и в небесный Рай. То, о чем философ Декарт не мог даже и помыслить (ведь сокрыты были от него ценность и сила угля), ныне известно любому кочегару. И то, что не преходило в голову ни императору Нерону, ни его придворному философу Сенеке, ни богачу Лукуллу — то есть, что служение и страдание могут быть важными, — стало ясно любому пастуху в Балканских горах.

О нашем народе

И наш народ постиг безграничную ценность христианского служения и страдания, то есть служения с любовью и терпеливого страдания с надеждой. Ведь среди сербов ни слуги как люди не отличались от господ, ни господа от слуг. Наши православные цари и князья проявили себя и в том и в другом.

Не был ли Неманя весь служитель и всецело страдалец? Служителями и страдальцами были и все крещеные жупаны прежде Немани, а также все унаследовавшие ему короли и цари. И всё это рождалось из духа нашего народа, прильнувшего к Царству Небесному со времени крещения крестом; народа, деятельно уразумевшего Евангелие как служение и терпение; народа, не искавшего рая на земле и не верившего в такой рай. Сделать служение человечным и смягчить страдания — к этому наш православный народ был всегда готов. Но изгладить то и другое из жизни здесь, на земле, — это народ считал самообманом и фантазией.

Соблазн наших дней

С таким духовным настроем мы вступили в современную эпоху истории белых наций. Соблазн, зародившийся в наши дни на обоих
белых континентах, смутил наших людей. Суть его заключается в том, что определенные круги в Европе и Америке начали верить в построение рая на земле. Но это не что иное, как возврат к древнеримскому, языческому образу мышления, доводившему до самоубийства даже самых могущественных, самых ученых и самых состоятельных [граждан] Римской империи.

Заблуждается всякий, кто разглагольствует о новом европейском духе. Единственное новое в Европе — её технический прогресс. А дух, посеявший в Европе нынешние нестроения и сбивший её с пути, — это изначальный тлетворный дух язычества, дух, лучше всего выраженный эпикурейской фразой « Станем есть и пить, ибо завтра умрем!». Согласно этой философии, пока карман полон и желудок здоров, мы на земле в раю; когда то и другое нас предаёт — спасает купорос.

Пойдём ли мы вслед за неоязычниками в Европе?

Неужели мы будем шествовать по этому пути и вести по нему народ? Разве наша историческая миссия состоит в том, чтобы быть худшими из европейцев и подражать самому дурному, что есть в Европе? Станем ли мы придерживаться духа и морали Драшко* — или тех, о ком Драшко так [нелицеприятно] рассказывает? Если мы позволим нашему духу и нравственным устоям заразиться язычеством, то некоторые европейские неоязычники могут известное время перед нами заискивать, расточая нам похвалы за то, что мы наряду с механизмами усваиваем и их дух, но в конце концов они начнут над нами смеяться, при виде того, что мы, будучи их внимательными слушателями, из себя сделали. И случится с нами то, что когда-то было с великим эллинским скульптором Поликлетом. Он начал одновременно ваять две мраморных статуи: одну из них на улице, а другую дома. Когда он работал на всеобщем обозрении, мимо проходили люди, смотрели на создаваемое детище и делали свои замечания. Один сказал, что нос неправильный, другой – что глаза не достаточно большие, третий — что руки и ноги несимметричные, и так далее. Поликлет внимал всем этим советам. Вторую статую он держал в секрете, ваяя её дома, влагая в неё плоды собственных дарований и сообразуясь с канонами искусства. Когда обе статуи были закончены, он поставил их перед народом. Все зрители дивились красоте той статуи, которую скульптор сделал самостоятельно, вдали из чужих глаз, а над другой статуей они смеялись — до того она была уродлива. И тогда Поликлет дал свой комментарий: «Ту статую я делал по своему вкусу, а эту — по вашему».

* Воевода Драшко – герой поэмы Негоша «Горный Венец». Попав в Венецию, поражается господствующими там нравам, столь контрастирующим с суровой простотой и честностью черногорцев.