Правда о русском мате

В январе 1994 года группа разведки нашего спецназа ВДВ, уходя от преследования отрядами чеченских сепаратистов, укрылась в полуразрушенном здании Госуниверситета в Грозном, что недалеко от знаменитой площади Минутка.
Здесь на одном из этажей спецназовцы обнаружили бойцов нашей пехоты — это были пацаны-«срочники» с капитаном во главе. Объединившись и заняв в здании круговую оборону, наши ребята вступили в тяжелый бой. Была надежда, что соседи услышат звуки боя и придут на выручку. Со своей неразлучной СВД лейтенант Кравченко делал все, что могло зависеть от отличного снайпера.
И хотя эту работу он делал весьма успешно, ситуация неумолимо ухудшалась. Огонь и натиск «духов» нарастали, а наши возможности таяли...
«Через сутки стало понятно: подмоги не будет. Патроны практически у всех уже закончились, и нас все сильнее
стало охватывать чувство обреченности, предчувствие неминуемой страшной развязки. И вот тогда я, наверное, впервые в жизни так явно, напрямую, взмолился к Богу: «Господи, сделай так, чтобы мы сумели вырваться живыми из этого ада! Если останусь жив, — построю Тебе храм!»
Тут же пришла мысль: надо решаться на прорыв, и как можно скорее. Мы, офицеры, хорошо понимали, что эта отчаянная попытка вырваться безнадежна и, по сути, безумна, тем более с такими «вояками-срочниками», совсем еще детьми. Максимум, на что мы надеялись, так это на то, что, может, хоть кому-то удастся прорваться и остаться в живых. Может, потом хоть расскажут о нас...
Все приготовились к этому броску в вечность. Вокруг нас враг непрестанно голосил свои заклинания: «Аллах акбар!», давя на психику и пытаясь парализовать волю.
И тут мы как-то разом решили, что будем кричать наше русское: «Христос Воскресе!» Это было странное, подсказанное извне решение. Не секрет, что во всех крайних, предельных ситуациях войны мы обычно орали диким, яростным матом.
И вдруг совсем противоположное — святое: «Христос Воскресе!» Эти удивительные слова, едва мы их произнесли, неожиданно лишили нас страха. Мы вдруг почувствовали такую внутреннюю силу, такую свободу, что все сомнения улетучились. С этими словами, закричав что есть мочи, мы бросились в прорыв, и началась страшная рукопашная схватка. Выстрелов не было. Лишь звуки жутких ударов и хруст, боевые выкрики, брызги крови, предсмертные хрипы и стоны заколотых и задушенных «духов».
В результате мы все прорвались. Все до единого! Да, мы все были ранены, многие серьезно, кое-кто и тяжело. Но все были живы. Все потом попали в госпитали, но все и выздоровели. И я точно знаю, что, если бы пошли на прорыв с нашим традиционным матерным криком, — не прорвались бы, все бы там полегли.
Я стал священником и сейчас строю храм, работаю там же, в войсках. И теперь хорошо понимаю, что от слова, наполненного силой Божией, больше противника поляжет, чем от пули снайперской. И еще, что самое главное: тем же словом Божиим я теперь больше людей спасти смогу...»
Так почему же столь прилипчиво матерное слово и почему так трудно бывает отказаться от него? Что за сила живет в этих грязных словах? Откуда она черпается, где истоки той черной энергетики, воздействие которой ясно чувствует как сам матерящийся, так и объект его матерных поношений?
Пора сказать правду о русском мате.

"Культурная традиция"

Много чего печального приключилось с нашей Родиной в прошедшем XX веке. Каких только социальных и экономических экспериментов,равно как и духовных опытов, не было поставлено над русским народом, какие только он не пережил войны... Пагубные последствия этих испытаний довлеют над нами и поныне, отравляя жизнь.
Среди «наследия мрачных времен» оказалась и эта — особо прилипчивая — зараза, которая постепенно вошла в наш быт, в мозги и душу, цинично претендуя на часть российской культурной традиции.
Тяжелое, грязное слово мата почти победило российский народ. Грех языка, грех похотливых, скабрезных слов, по сути, обрел в России статус нормы и уверенно и нагло претендует на некий героический «символ» российской духовной традиции.
На этом нашем печальном заблуждении успешно спекулируют националистические силы бывших республик СССР, умело разыгрывая, надо признать, справедливое утверждение: «Жить с Россией — значит жить в матерщине», «В России матом не ругаются — на нем разговаривают» и т. п. И действительно, матерное слово отвоевывает себе все новые территории, на которые совсем недавно вход ему был заказан. Еще в 60-е-70-е годы XX века молодые люди не позволяли себе «крепких» выражений в присутствии девушек, строго оберегая девичий слух от этой грязи. Тогда еще срабатывал инстинкт сохранения рода, забота о здоровом потомстве.
Каким будет потомство, можно себе только представить, слыша, как будущие мамы без стеснения стремятся перещеголять парней в умении материться. Нередко современная девица запросто поливает словесной грязью своих еще не родившихся чад, а потом будет удивляться, за что Господь наказывает ее скорбными обстоятельствами незадавшейся жизни. И уж вряд ли такое поврежденное грехом чадо будет утешением ей в старости.
Что же такое, собственно, есть мат? Мат, с духовной точки зрения, — это антимолитва. Через матерные слова происходит поклонение «князю тьмы», и, как следствие, человек отступает от Бога. При этом, конечно, чувствует эту черную энергию, и она его возбуждает. Матерящийся притягивает силы зла и доверяется им. Эта разрушительная энергия обладает способностью вызывать в человеке привыкание, зависимость наподобие наркотической. Привычка к мату во многом носит характер зависимости от наркотического
вещества: человек уже не может жить без подобной подпитки, но плата за этот допинг непомерно велика — он лишает себя помощи Божией.
Даже когда человек искренне стремится избавиться от этой зависимости, он вынужден прибегать в своей
речи к словам-заменителям типа «блин» и т. п., точно так, как отвыкающие от наркотических средств или от алкоголя взамен подчас пьют крепкий кофе или заваривают чифирь.