Православие и Россия

Каково место религии в человеческой жизни? С губельмановской точки зрения все ясно: "опиум для народа". Спорить с этой "ясностью" бессмысленно и бесполезно. Как и опровергать знаменитое в истории человечества пионерское собрание, которое "слушало" – "о существовании Бога" и "постановило" – "Бога нет". Но даже в аду это "постановление"особой сенсации не вызвало – мир, вне зависимости от каких бы то ни было "постановлений" и губельманов, продолжает жить по своим законам.

Среди этих законов есть и такой: ни нация, ни культура без религии невозможны. Одновременно с умиранием религии, умирает нация; на смену культуре приходит бескультурье. Так было в Греции, когда веселое скопище эллинских богов стало заменяться атавизмом софистов. Так было в Риме, когда его государственный пантеон исчез в скептицизме Петрониев и синкретизме Антонинов. Франция начала физически и политически падать с эпохи революции и ее атеизма. Россия начала падать отсюда же. Германия, накануне своего разгрома, имела те же попытки искоренить религию, какие были в СССР – с той лишь разницей, что в СССР религия искоренялась насилием, а в Германии и насилия не потребовалось.

Не ставя даже вопрос в чисто клерикальном разрезе: "Бог, де, карает богоотступников", – следует взять во внимание очевидный для любого здравого рассудка факт: в религии концентрируются все национальные запасы инстинктов, эмоций и морали. Религия дает представление о конечном добре и зле, о смысле жизни. Религия стоит у колыбели, у брачного алтаря и у гроба каждого человека, т.е. сопровождает нас всю жизнь от рождения до смерти, наполняя жизнь по-настоящему большим вечным смыслом – выходящим за рамки земной жизни. С уходом из жизни религии, из жизни уходит и большой смысл, "вечность" становится пустым словом, жизнь делается бессмысленной. А когда жить не имеет смысла – тогда зачем и жить?!. В итоге, умирание религии приводит к умиранию инстинкта жизни.

x x x
По-видимому, никогда и нигде в истории мира инстинкт жизни не проявил себя с такой полнотой, упорством и цепкостью, как в истории Москвы. Никогда и нигде в мире не видано было такого единства национальной воли и национальной идеи, как в Москве. Эта национальная идея в Москве имела религиозный характер и даже вопросы защиты страны были сформулированы в религиозных терминах: Защита от Востока была защитой от "бусурманства"; защита от Запада – защитой от "латынства". Москва же была хранительницей истинной веры. Государственно-национальные успехи укрепляли уверенность москвичей в их исторической роли защитников истинной веры – Православия. Падение Константинополя последовало сразу после попытки константинопольской Церкви изменить Православию и заключить Флорентийскую унию с латинством, оставляя Москву одну во всем мире. Именно ей, Москве, нерушимо стоявшей на "Православии" ("правой вере") суждено теперь стать "Третьим Римом" – "а четвертому уже не быти". Именно русским людям доверено хранение истинной веры до скончания веков. И для всех народов мира.


Да, с точки зрения "профессора", обогащенного "всесторонним" мировоззрением, "православие" есть всего лишь одна из форм исповедания Христа: есть и другие формы.

Но о значении этой "одной из форм" для России Достоевский писал:

"Православие, то есть форма исповедания Христа, есть начало нравственности и совести нашей, а стало быть, общественной силы, науки, всего".

Он же, в "Бесах", устами Шатова, высказывает мысль для "профессора", совсем сумасшедшую:

"Цель всякого движения народного во всяком народе и во всякий период его бытия есть единственно лишь искание Бога, Бога своего, непременно собственного, и вера в Него, как в единого истинного... Если великий народ не верует, что в нем истина (именно в одном и именно исключительно)... то он тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ..."

Современное человечество на наших глазах интенсивно "обращается в этнографический материал". Россия с ее "Православием" остается в этом океане "этнографии", пожалуй, единственным островом, где еще веруют в единого истинного Бога и ни за что не хотят признать равноценность своей веры с прочими.

Инаковерующие взирают на нас: кто-то с недоумением ("чудят русские"), кто-то со снисходительным сочувствием ("дремучесть и неразвитость"), кто-то с возмущением ("непомерные гордыня и сомнение") и т.д. Но, кто бы и как не взирал на нас со стороны, мы веками стояли и до конца веков будем стоять на том, что единственно истинная вера на земле есть православная вера. Да, для "профессоров" эта психология непостижима – "профессорскими" методами ее невозможно ни понять, ни объяснить. Но: будет ли это предметом непонимания, сожаления, возмущения или восхищения, – независимо ни от чего, – мы, православные люди, всегда считали, и всегда будем считать себя обладателями абсолютной Истины. И всегда видели, и будем видеть свое призвание в распространении этой Истины по всему лицу земли. Удастся нам это распространение или не удастся – покажет будущее; сегодня это вопрос спорный. Но тот факт, что эта вера сделала нас великим народом – факт бесспорный. Тут, думается, не станут спорить даже "профессора".

x x x
Сегодня русская "всечеловечность" существенно поблекла – это тоже факт бесспорный. Русский народ стоит сегодня перед вопросом: выживет ли он, как великий народ? Или утонет в этнографическом океане?.. Учитывая сложившуюся ситуацию, для нас было бы очень полезно идею служения человечеству заменить – хотя бы на какой-то период времени – идеей служения себе. Истинно христианскую формулировку: "кто хочет быть первым – будь всем слугою" нам нужно попробовать прочесть с конца: "кто хочет быть всем слугою – будь первым". Преподобный Серафим Саровский формулировал это: "спасись сам – и вокруг тебя спасутся тысячи".

Дабы шествие по этому "спасительному" пути было успешным, мы должны сказать самим себе – скромно, без зазнайства, но, вместе с этим, совершенно твердо, что мы, русские, есть моральная аристократия мира – идущая на смену сословной и финансовой. И далее – доказать свою моральность уже не на словах, а на деле. Все это русскому народу будет по плечу лишь, если он останется великим народом. А великим он останется, лишь став по-настоящему православным.

Весьма почитаемый на Руси святитель Иоанн Златоуст говорил в этом разрезе, обращаясь к церковному народу:

"Никто бы не оставался язычником, если бы мы были христианами, как следует".

Здесь же лежит путь к пониманию "православной психологии", необъяснимой "профессорскими" методами. Путь и метод к ее пониманию – живой религиозный опыт: лишь человеку, старающемуся быть православным, как следует, постепенно открывается, что православная вера есть единая истинная. Причем, чем усерднее человек старается, тем явственнее ему это открывается. Ни к какому "самомнению" это "открытие" не ведет. Наоборот: чем более человек православен – тем менее он спесив и заносчив, тем более кроток и смирен.

x x x
Православная вера – не только догматически, но и практически – выступает в мире, как вера наибольшей человечности и наибольшей любви. Как религия наибольшей надежды и наибольшего оптимизма. Православие оптимистично насквозь. Основной догматический опорный пункт этого оптимизма: учение о Боге-Любви и о Сыне Божием – Богочеловеке Иисусе Христе, "нас ради и нашего ради спасения" Сшедшем с Небес.

Бог есть абсолютная Любовь и абсолютное Добро. Между Богом и человеком есть непосредственная личная связь – ибо Бог, как и человек, есть ЛИЧНОСТЬ, а не слепая сила природы.

Человек, следовательно, в этом мире не одинок. И – не бесцелен.

x x x
Если вы никогда и нисколько не интересовались религией (Бог для вас "ничто"), но, при этом, хоть когда-нибудь и хоть сколько-нибудь изучали материальный мир и в частности астрономию – вам, вероятно, знакомо непосредственное ощущение бессмыслицы и жути.

Где-то, на задворках бесконечности, болтается микроскопический сгусток межзвездной пыли – наш Млечный Путь. Где-то в этом сгустке бесследно затеряна солнечная система. На одной из ее пылинок появилась поверхностная ржавчина – земная кора, и на поверхности этой ржавчины – подвизаются, видите ли, великие люди и формулируются, видите ли, великие идеи... Бескрайнее одиночество, бессмыслица и жуть! И если материя – всё, а дух – ничто, то всё в мире не имеет никакого смысла. В том числе и вы, и я. И книга, которую я написал, а вы читаете, и Россия с её историей, и вся история земли, в целом... Тогда все это абсолютно бессмысленно: нелепая гниль на микроскопически тонкой плесени земной коры...

x x x
Вернемся теперь к Православию. Мы сказали, что Православие – и догматически, и практически – является религией наибольшей человечности и любви. Прежде чем обосновывать эту высокоторжественную характеристику, смиренно признаемся (и покаемся) в том, что практическая сторона всех религий – и Православия, в том числе – изъедена всевозможными пороками. Мы не собираемся утверждать, что Православная Церковь чужда человеческих пороков. Не чужда. Все в этом мире далеко от совершенства; и мы не без греха.

Мы говорим только о том, что пороков у нас было меньше, чем где бы то ни было, а человечности и любви больше, чем где бы то ни было. Доказать это совсем нетрудно.

x x x
Православие не организовывало инквизиции, никогда не жгло ведьм и еретиков. Всякие попытки протащить к нам это великое изобретение западноевропейской культуры встречались резкими протестами со стороны русского церковного мира. И отвергались Церковной полнотой. Индульгенции, которые жаждавшие прибытков восточные патриархи привозили на Московскую Русь, так и остались нераспроданными: идея взятки Господу Богу для Руси была и осталась чужда.

Если исключить трагическую историю со старообрядцами, то никогда Православие не пыталось навязать себя кому бы то ни было силой. Были завоеваны татарские завоеватели – никто не трогал их религии. Были включены в состав Империи Российской языческие племена – никто не резал их за идолопоклонство, как в соответственных случаях резали другие религии мира.

Православие несло и несет в мир то искание Божьей Правды на нашей грешной земле, которое так характерно для всей русской литературы, для всех преданий и былин русской истории, для всего нашего народа вообще. Православие – не торопится: Бог правду видит, да не скоро скажет. Но все-таки "скажет"! И нельзя ускорять насилием поставленных Им сроков.

В шестую часть земной суши, на которой вперемешку расположились полторы сотни наций, народов, племен – Православие внесло невероятно много мира и света, дружбы и любви. Я подчеркиваю слово "невероятно" – ибо это, в сущности, граничит с чудесным: представьте себе, что на этой территории и среди этих народов "господствующей" оказалась бы какая-то другая религия или другой народ – сколько было бы религиозных войн, сколько было бы костров и застенков, сколько было бы попыток миссионерствовать и рублем и дубьем.

x x x
Православие, мы сказали также, есть религия наибольшей надежды и наибольшего оптимизма.

Православная терпимость, – как и русская терпимость – происходят отсюда. Они есть следствия великого упования и великого оптимизма: правда все равно возьмет верх – зачем же торопить ее неправдой? Будущее все равно принадлежит дружбе и любви – зачем торопить их злобой и ненавистью? Мы все равно сильнее других – зачем культивировать чувство зависти? Ведь наша сила – это сила отца, творящая и хранящая; а не сила разбойника, грабящего и насилующего. Весь смысл бытия русского народа, весь "Свете Тихий" Православия погибли бы, если бы мы хотя бы один раз, единственный раз в нашей истории, стали бы на путь Германии и сказали бы себе и миру: мы есть высшая раса – несите к ногам нашим всю колбасу и все пиво мира...