Православное понимание общества

Безбожный социализм как продолжение капитализма.

Леонтьев - стопроцентный реакционер и консерватор, поэтому к социализму он относится так же негативно, как и все другие русские (и не только русские) реакционеры и консерваторы. Впрочем, Леонтьев оригинальный мыслитель. Для него на первом месте эстетика, на втором - политика, на третьем - религия. Большинство критиков социализма апеллировали к тому, что социализм есть отрицание христианства. Мировоззрение же Леонтьева было религиозным лишь во вторую очередь, а в первую очередь он был эстетом и натуралистом. Леонтьев видел в социализме прежде всего «умирание» человечества - сначала эстетическое, потому культурное, а в финале истории -и физическое. Впрочем, «умирание» началось еще с конца XVIII века в Европе. До этого, начиная с эпохи Ренессанса, Европа представляла собой «цветущую сложность», которую Леонтьев видел в богатстве культуры, рыцарстве, феодализме, католицизме и т.п. Вступление Европы в фазу умирания Леонтьев связывает с капитализмом, а капитализм являет собой уродливое социальное явление «всеобщего упрощения» и нигилизма. Оно при жизни Леонтьева проходило под лозу и гами либерализма и эгалитаризма (на знамени Французской революции 1789 года были начертаны слова «свобода» и «равенство»). Истоки материалистического социализма Леонтьев усматривает во Франции («Письма о Восточных делах»). Тенденции либерализма и эгалитаризма неизбежно будут приводить и уже приводят к усилению социалистических настроений в Европе. Сначала это были настроения «умственные», у социализма появились свои идеологи типа Прудона, Блана, Лассаля и им подобных. Социалистические идеи постепенно сложились в «учение экономического равенства, учение вначале мечтательное и кроткое, а позднее взявшее в руки ружье» (Религия -краеугольный камень охранения // Передовые статьи «Варшавского дневника»).
Леонтьев много раз повторяет простую мысль: социализм - прямое продолжение буржуазного общественного строя. Причем не такое продолжение,которое отрицает (преодолевает) буржуазный строй, а, наоборот, продолжает и усиливает отвратительные черты буржуазного строя. Речь идет о тех социалистических проектах, которые появились в XIX веке (Прудон, Лассаль, Маркс N другие). Они разительно отличаются даже от социалистических проектов предыдущего века, связанных с именами социалистов-утопистов Фурье, Сен-Симона, Оэуна. Те более ранние проекты не отрицали религию (католицизм, протестантизм); более того, даже апеллировали к ней. А вот проекты XIX века базируются на посылке, что все обыватели хотят стать буржуа. Все хотят быть такими же буржуа, какие появились в Европе в XIX веке. Только тогда число таких «буржуа» будет исчисляться не десятками тысяч, и десятками миллионов. Естественно, что такие потенциальные «буржуа» прежде всего думают о потреблении, а не труде в этом будущем обществе «равенства и справедливости». И капитализм, и социализм характеризуются предельным экономизмом и материализмом. В конце XIX -начале XX века русские философы (Л. Тихомиров, С. Булгаков, Н. Бердяев и другие) даже ввели понятие «экономический материализм» как главный признак умонастроений и образа жизни того времени. Материальные цели отодвигают таким обывателям (мещанам, по выражению Леонтьева) Бога на второй и даже третий план. В конце кон-нов Бог им вообще становится ненужным. Они стаановятся безбожниками, атеистами, нигилистами.
Леонтьев достаточно часто цитирует Прудона, у которого истинные безбожные устремления, связанные с социализмом, выражены наиболее откровенно. Это разновидность «анархического социализма». Вирус такого безбожного социализма, по мнению Леонтьева, может окончательно
уничтожить европейскую (франко-германскую) цивилизацию, и без того ослабленную вирусом капитализма. 1848 год в Европе показал, что социализм перестал быть просто «идеей». Он превратился в «действие». Парижская коммуна 1871 года еще раз напомнила об этом. Леонтьев, будучи уже зрелым человеком, наблюдал и осмысливал этот «реальный» социализм. Леонтьев стал свидетелем многих драматических событий в Европе, которые были порождены противоречиями между трудом и капиталом. При этом идейно ему были одинаково чужды представители как капиталистического, так и социалистического полюсов (последние были представлены коммунистами либерального толка или анархистами): «Для нас одинаково чужды и даже отвратительны обе стороны - и свирепый коммунар, сжигающий тюильрийские сокровища, и неверующий охранитель капитала, республиканец-лавочник, одинаково враждебный и Церкви своей, и монарху, и народу».

Россия — оплот борьбы с европейским социализмом

Леонтьев с его гипертрофированным эстетическим началом очень любил Европу, но не ту мещанскую Европу XIX века, а Европу эпохи Ренессанса, средневековую Европу. Он любит такую Европу даже больше, чем Россию. Особенно - Россию второй половины XIX века, которая также заразилась либерализмом. Он очень переживает по поводу того, что Европа несется под откос, и надеется, что, может быть, Россия сумеет как-то остановить процесс гниения и разложения Европы, спасет ее от буржуазно-социалистической заразы. Леонтьев большие надежды возлагает на так называемый византизм, под которым он понимает союз Восточной Церкви и самодержавия: «Сильны, могучи у нас только три вещи: византийское православие, родовое и безграничное самодержавие наше и, может быть, наш сельский поземельный мир... Царизм наш, столь для нас плодотворный и спасительный, окреп под влиянием православия, под влиянием византийских Идей, византийской культуры. Византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь... Под его знаменем, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск ицелой интернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад Своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости!» Леонтьев полагает, что с помощью укрепления византизма можно будет защитить Россию от европейской буржуазно-социалистической «заразы», остановить процесс разложения России либерализмом (читай: капитализмом). А затем России сложится новый культурно-исторически и тип (вид цивилизации). Леонтьев называет это! новый тип «византийским», «восточнославянским», «славяно-византийским» и т.п. А затем Россия придет на спасение Европе. Но постепенно Леонтьев начинал понимать, что его надежды на спасение Европы от чумы капитализма и социализма через византизм весьма эфемерны. В последние годы он думает уже не о том, чтобы «освобождать» Европу (она, по его мнению, обречена), а чтобы хотя бы продлить существование России путем ее «подмораживания». «Петербургская Россия, - писал он в 1880 году, - эта мещанская современная Европа, сама трещит везде по швам, и внимательно разумеющее ухо слышит этот многозначительный треск ежеминутно и понимает его ужасное значение!» И России бурно развивается капитализм со всеми эстетическими уродствами, которые Леонтьев не мог выносить. А вслед за этим так называемым русским капитализмом уже маячила его неотступная тень - так называемый русский социа лизм. Его первым официальным носителем оказался
А. Герцен. Во всех учебниках и словарях так и пишут: «Герцен - основоположник русски го социализма». А за ним двигалась многочисленная команда народников. К народникам Леон тьев относился негативно, буквально брезгливо.
Но угрозу с их стороны он реально осознавал и был очень рад, что когда на императорский престол взошел Александр III, власть основательно им «поприжала хвост». Леонтьев писал: «Слава Богу, что мы стараемся теперь затормозить хоть немного свою историю в надежде на то, что можно будет позднее свернуть на вовсе иной путь. И пусть тогда бушующий и гремящий поезд Запада промчится мимо нас, к неизбежной бездне социальной анархии».