Путь к Свободе

Истинное освобождение русского духа возможно только через очищение православного самосознания. «Наши орудия - книги; наши снаряды - слова и мысли; мы проливаем не горячую кровь, а холодные чернила». И в наше время, когда вопрос о «западном пленении» на всех уровнях - политическом, социальном, экономическом, интеллектуальном, культурном - поднимается все чаще, речь святителя Илариона «о необходимости освободительной войны в области русского православного богословия» должна прозвучать с новой силой…

Среди тяжелых и горестных обстоятельств переживаемого времени блестит один светлый и примиряющий луч надежды, надежды на обновление русского народного сознания, на повыше¬ние русских духовных ценностей. Уже и теперь раздаются гимны России и всему русскому даже с той стороны, где ещё так недавно умели петь величание только пред кумирами Европы, где эти¬ми мертвыми и бездушными кумирами заменяли православные чудотворные иконы. Два века назад

«Оторваны могучею рукою,
Мы бросили отечество свое,
Умчались вдаль, пленясь чужой землею,
Земли родной презревши бытие» (К.С. Аксаков, «Возврат»).

Мы как будто стыдились того, что мы — русские и имеем несчастье жить на Востоке. Мы перерядились в чужое платье и заговорили на чужих языках. Во всех областях русской жизни двести лет слышался один только «жалкий лепет слов чужих».

Славянофильство не встречало сочувствия в широких кругах интеллигенции; в этих кругах оно было обозвано «китайщиной», «реакцией» и прочими страшными именами. Но вот с нами повторяется то же, что было сто лет назад и о чем сказано в молитве рождественского молебна: «О их же ревновахом наставлениих, сих имеяхом (а теперь и имеем) врагов буиих и зверонравных», — у нас уже заговорили о «развенчанном кумире» европейской культуры, «и взор вперен с любовью на Восток».

Война — горькое лекарство, но она лечит наше общество от «тоски постылой по стране чужой».

Заныла в русском сердце «тоска по родине». Настоящую войну уже назвали «освободительной» в самом широком смысле этого слова. Мы хотим освободиться от чужого влияния и жить своим русским умом. О необходимости такой именно освободительной войны говорят теперь громко. Не думаете ли вы, что и наш долг принять живое участие в этой необходимой войне? Но можем ли мы принять какое-нибудь участие в этой войне, сидя за этими высокими стенами монастыря, собираясь в аудитории, подыскивая книги в библиотеке и сгибаясь над этими книгами в своих комнатах? Идет кровопролитная война на полях брани. Там нужны орудия и снаряды, а мы с вами — люди безоружные. Начинается война с немцем в области торговли и промышленности. Для этой войны нужны миллионные капиталы, а наши капиталы состоят из копеек и очень немногих рублей. Наши орудия — книги; наши снаряды — слова и мысли; мы проливаем не горячую кровь, а холодные чернила. Но и этими орудиями мы можем и должны воевать с врагом…

Если говорить с академической кафедры о необходимости освободительной войны в области русского православного богословия, то нужно говорить серьёзно, - не обращать внимания на мелочи, но указать действительно и крайне вредного врага, определить, как и откуда он пришёл и почему у нас он распространился и утвердился …

Ещё в то время, когда Московская Русь жила своей самобытной жизнью, когда в ней на всех случайно приезжавших «басурман» ещё смотрели с суеверным ужасом, ещё тогда Западная Русь не только вошла в соприкосновение с Западом, но и попала под западное влияние. Западная Русь была ведь под польской католической державой. Она уже давно встретилась с католичеством и с трудом в постоянной борьбе отстаивала свою веру и народность. Католичество кладет вскоре свою печать и на народное образование…

В 1592 году киевский митрополит Михаил Рагоза писал в своем окружном послании: «Учение святых писаний зело оскуде, паче же словенскаго российскаго языка, и все человецы приложишася простому несовершенному лядскому писанию, и сего ради в различные ереси впадоша, не ведуще в богословии силы совершеннаго грамматическаго словенскаго языка». Митрополит указывает на недостаток национального православного образования и на вред для православия от обучения «лядскому писанию»…

Против латинского направления школ возмущался иногда самый народ. Так, например, когда архимандрит Петр Могила завел в Киево-Печерской Лавре коллегию на иезуитский манер, то «от неученых попов и казаков велие было негодование: на что латинское и польское училище заводите, чего у нас дотуду не бывало и спасались. Было хотели самого Петра Могилу и учителей до смерти побити: едва ихъ уговорили». Казацкая расправа грозила быть серьезной. Вспомните из Гоголя картину казацкой расправы с жидами в Запорожской Сечи. «Перетопить их в Днепре! В Днепр их, панове!» Нечто подобное было и в отношении латинской школы …
Но все подобные протесты оказались однако безсильны пред ходом истории. Православные ученые, постоянно полемизируя с западными еретиками, сами пропитывались постепенно их духом, заимствовали у них богословскую систему и брали на прокат (вооружение) даже самое полемическое оружие.

Московское просвещение в XVII веке попадает под особенное влияние олатинившихся малороссов. Московское общество и московское правительство именно в XVII веке приходят к мысли о необходимости устроить в Москве правильно организованную школу. Об этом заботились и восточные патриархи. Они смотрели на Москву с весьма определенной надеждой, как на единственное место, где православие пользуется поддержкой государственной власти. Константинополь был ведь уже в руках неверных турок. Ещё в конце XVI века (в 1593 году) александрийский патриарх Мелетий Пигас писал царю Феодору Иоанновичу: «Устрой у себя, царь, греческое училище, как живую искру священной мудрости, потому что у нас источник мудрости грозит иссякнуть до основания». Впрочем, школ в Москве не заводили до самого почти конца XVII века. Ограничивались вызовом отдельных ученых людей. Такие люди были нужны и церковному, и государственному правительству. Но где таких людей взять? Их брали в Киеве. ..
Но Киев давал Москве монахов различного направления: одни были сторонники образования греческого, другие – поклонники науки латинской…

В деле устройства в Москве высшего училища греческая партия, возглавляемая патриархом Иоакимом, взяла верх. В 1682 году составлена была знаменитая «Привилегия на Академию». Здесь Академии предоставлялись весьма широкие права. Академия не только должна была быть ученым и учебным учреждением; ей принадле¬жит надзор за народным образованием, над книгопечатанием, над чистотой православной веры, даже суд по религиозным преступлениям. Неизвестно, кем эта Привелегия составлена. Считали её произведением Симеона Полоцкого, но несомненно, что окончательная её редакция принадлежит сторонникам греческого православного образования. .. Так Российская Православная Церковь XVII века, возглавляемая святейшим патриархом, твердо держалась греческого православия и всеми силами боролась с чуждым латинским богословием, которое заносили в Москву ученые малороссы.
Нужно сказать, что московский патриарх был не одинок в борьбе против латинского влияния. Пусть он уже не находил сочувствия в этой борьбе со стороны московского правительства, — с ним за одно были восточные патриархи. Русская церковь была тогда в весьма оживленных отношениях со вселенскими патриархами, которые и лично приезжали в Москву, и обменивались грамотами с русским церковным и гражданским правительством. Восточные патриархи всегда поддерживали русскую иерархию в борьбе с латинством, иногда даже побуждали к этой борьбе и всеми мерами способствовали укреплению и господству в Москве образования православного греческого.

Последний год патриаршества Иоакима был первым годом единоличного царствования Петра. На царском престоле оказался «протодиакон всепьянейшего и всешутейшего собора».
Когда я вспоминаю о Петре, — у меня невольно напрашиваются стихи Константина Аксакова «Петру»:

«Вся Русъ, вся жизнь ея доселе
Тобою презрена была,
И на твоем великом деле
Печать проклятия легла».

Эта печать лежит на всём восемнадцатом веке русской истории. Больно и обидно для русского сердца читать историю этого несчастного века, когда «птенцы гнезда Петрова» дурачились, по выражению Ключевского, над Россией. Среди этих «птенцов» в изобилии появились немцы, с которыми Петр прежде устраивал походы на Ивашку Хмельницкого в немецкой слободе, потом пере¬вел их, еретиков и чужеземцев, сначала в московский кремль, а после и в свой северный «Пара¬диз», имя которому, как добровольное признанье,

«на чуждом языке дано».

Началась в истории России петербургская эпоха..

«Настало время зла и горя»,

настало время немецкого засилья, когда русский народ с недоумением увидал у себя немецкое пра¬вительство, когда даже

«...корону Мономаха курляндский конюх примерял».

Для Православной Церкви с Петра настали тяжелые дни. Петровская реформа производилась в военное время; поэтому она носила нервно-болезненный характер, часто теряла всякий смысл и серьезность, когда, например, вторгалась в ведомство портных и парикмахеров. Это была революция по приемам и по впечатлению, какое произвела она на умы и нервы современников…

Русская церковная власть, говорил я, находила себе опору и поддержку в единении с восточными патриархами. Со времен Петра Россия не видела вселенских патриархов ДО 1913 года. Сам Петр, конечно, считал излишним советоваться с патриархами. Он обращался к ним разве только за тем, чтобы они разрешили «Пресветлейшему и Благочестивейшему Величайшему во Христе Царю всея Великия и Малыя и Белыя России, всея северныя страны Обладателю, Государю Петру Алексеевичу употребление и причащение мяс во вся добре учиненные посты всего лета».
Петр наложил свою тяжелую руку и на русское просвещение. Мы видели, как московское правительство XVII века заботилось о научном просвещении именно в духе греческого православия. Петру этот религиозный интерес был совершенно чужд. Он не только начал отправлять русских людей для обучения к самим западным еретикам, но и в Москве на Покровке устроил немецкую гимназию протестантского пастора Глюка, тем более что у этого именно Глюка проживала schones Madchen von Marienburg, ливонская крестьянка и будущая русская императрица Екатерина I…
Со скорбью узнал Иерусалимский патриарх Досифей о перемене направления в Московской Академии. Он надеялся, что эта перемена – явление мимолётное, что «Богу благословящу, возбудятся стражи кафолическия Церкви Христовы, и все тут сущие восчувствуют обоняние смерти, скрытое в обонянии жизни, и попрут его ногами и сокрушат». Надежда патриарха была напрасной. Будущее обещало мало утешительного…

При полном господстве малороссов в Академии в XVIII веке утвердилось западное схоластическое богословие. В качестве авторитета ссылались, между прочим, на Фому Аквината, у которого в системе «при тени пороков и грехов яснее сияет свет добродетелей и благодати».
Схоластическое богословие утвердилось во всех духовных школах, которые получили начало в XVIII веке. Все будущие пастыри русского народа, все будущие богословы заговорили на латинском языке. Здесь нужно видеть начало отчуждения духовенства от народа. Латинский язык и латинское богословие господствовали в духовной школе и в XIX веке. Латинские лекции по богословию читались и в нашей Академии и лекции эти нередко были в близком родстве с западными еретическими образцами. Наши деды в семинариях ещё учились по латыни. Теперь семинаристы уже с трудом едва переводят латинскую книгу, но схоластическое богословие ещё живо и поныне.
Итак, вот как далеко и глубоко в истории лежат корни чужеземного засилья в нашем богословии. В Московской Руси чужеземное влияние на богословие находило надлежащий отпор от ревнителей православия и от твердой церковной власти. Во время Петровской революции церковная власть была смята и подавлена и чуждое богословие было как бы насильно насаждено на русской почве. Это грех не столько церковной иерархии, сколько гражданского правительства, созданного Петром и духом чуждого русскому народу. Порабощенная Церковь не могла свергнуть со своего богословия твердой рукой налагавшегося на него латинско-немецкого ига, угодного государственной власти XVIII века. Западные ереси были правительству русскому ближе и понятнее, нежели восточное православие.

Но в чем же сказалось латинское и вообще западное влияние на наше школьное богословие? Неужели наше богословие и наши богословы, попавши под западное влияние, начали проповедовать Filioque, папское главенство и папскую непогрешимость, или отрицать авторитет Церкви подобно протестантам? Ничего подобного. Наше богословие скорее изобиловало сочинениями полемическими, направленными против всех названных и им подобных западных заблуждений. В чем же тогда латинское влияние?
Латинское влияние затронуло у нас решение самых живых богословских вопросов, затронуло самую душу богословия. Полемика с латинством, касаясь указанных догматических разностей, имела в виду далеко не самое важное и существенное. Православные полемисты издревле в своей полемике с латинством «оцеживали комаров» и без внимания оставляли «верблюдов». Католических ересей насчитывали целые десятки, но не указывали основного пагубного заблуждения латинства. Ведь среди католических ересей, например, наш русский митрополит Георгий указывал следующие: «Едят медведину и ослов; попы их едят в говение бобровину, глаголют бо, яко от воды ест, и рыба всяко ест; постригают бороды своя бритвою, еже есть отсечено от Моисеева закона и от евангельска».
В сравнении с этими «ересями» опресноки, папская непогрешимость, Filioque и прочее, что опровергается в наших «обличительных богословиях», — конечно, несравненно важнее. Однако все же существо веры, душа её — не здесь.

«Религия есть, — или по крайней мере притязает быть художницей спасения, и дело её — спасать». Религия по православному пониманию есть благочестие, почитание блага, стремление к благу, а религиозное благо есть спасение. «Вопрос о личном спасении и представляет в системе нашего вероучения именно такой пункт, в котором это последнее становится лицом к лицу с действительностью, с реальным бытием и хочет в жизни, в практике показать, в чем собственно заключается та истина, которую оно проповедует. В этом пунк¬те каждое вероисповедание может найти себе и безпристрастную оценку. Тот, кто хочет узнать истинное существо католичества, протестантства или православия, тот должен обратиться не к те¬оретическому их учению, а к их понятию о жиз¬ни, к их учению, именно, о личном спасении, в котором (учении) это понятие наиболее ясно выражено, — тот должен опросить каждое из вероисповедании, в чем оно полагает смысл жизни человека, его высшее благо».

Итак, душа веры в спасении и душа богословия в учении о спасении.
Что же? Сохранило ли наше богословие во время латинского и немецкого нашествия православное учение о спасении? Вспомним вкратце основные понятия православного учения о спасении. Свободное отступление и обособление прародителя от Бога имело следствием изгнание из рая, отчуждение от Бога и страдание человека. Всё естество человеческое подпало под власть тления и смерти. От Девы воплощается Единородный Сын Божий, принимает полное человеческое естество в единство Своей Божественной Ипостаси. Во Христе естество человеческое и естество Божественное соединены «неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно», и самое естество человеческое поэтому обожилось, получило новые силы. Христос — новый Адам, родоначальник нового человечества. Кто во Христе, тот — новая тварь. Восстановляется «красота изначальная» естества человеческого, которое во Христе оказалось уже «чуждо истления», препобедило смерть и тление. Имея благодатную помощь Святого Духа, человек возрождается, очи¬щает себя от греха и тления и снова возвращает себе «первое блаженство». Не как внешняя награда дается это блаженство, а как внутреннее следствие вырастает из добродетели и свободы от греха. Исцеление в том и состоит, что, сделавшись причастен Божеского естества и получивши дар Св. Духа, человек паки становится целым, здоровым, нормальным. Восстановляется то состояние твари, о котором сказал некогда Господь Бог: «вся добра зело». Так — воплощение, воссоздание, обожение, нетление и блаженство — в пределах этих понятий движется православное учение о спасении. Читайте творения св. Иринея Лионского, св. Афанасия Великого «Слова против ариан», св. Григория Нисского «Большое огласительное слово», св. Григория Богослова «Слова о богословии» и «На Богоявление», прп. Иоанна Дамаскина «Точное изложение православной веры» — повсюду вы увидите, в какой тесной и неразрывной связи друг с другом стоят сотериология и христология, как всё учение о спасении сходится к единому центру — Воплощению Бога Слова, к великой тайне благочестия: Бог явился во плоти! Св. Ириней Лионский маловерами называет тех, кто не придает никакого значения домостроительству воплощения, чрез которое осуществилось совершенство нашего человечества…

Так богословствует о спасении святая Церковь! Но что говорит нам о спасении наше школьное богословие? Посмотрим.
«Вся тайна нашего искупления смертию Иисуса Христа состоит в том, что Он взамен нас уплатил Своею кровию долг Правде Божией за наши грехи, который мы сами уплатить были не в состоянии: иначе, — взамен нас исполнил и потер¬пел всё, что только требовалось для отпущения грехов... Господь Иисус принес плату полную и совершенно удовлетворительную за долг наш. Этот долг наш пред Богом состоял в том, что мы не исполнили воли Его, которую должны были исполнить, и непослушанием своим безконечно оскорбили своего Создателя, и вслед за тем осуждены были Им на страдания и смерть, которая есть неизбежное следствие греха и справедливое возмездие за грех... Господь Иисус принес за нас плату преизбыточествующую. Ибо как бы ни были велики и многочисленны грехи всего рода человеческого, но они ограничены и по природе своей, и по числу; а самоотвержение, страдания и смерть Иисуса Христа, Лица Божеского и безпредельного, должны иметь безконечную цену, во всех отношениях, пред судом вечной правды. И, следовательно, как ни велико, как ни необъятно оскорбление, причиненное грехами нашими величеству высочайшего Существа; но удовлетворение, принесенное за них Иисусом Христом, несравненно больше. А потому Он не только совершенно уплатил за нас долг безценною Своею кровию, но и купил за неё, приобрел для нас вечные блага... Потому-то мы и веруем, что страдания и смерть нашего Спасителя имеют не только значение выкупа за нас и уплаты долга; но и значение величайших заслуг пред судом вечной Правды».
Здесь пред нами совсем другой ряд понятий: оскорбление, возмездие, проклятие, искупление, удовлетворение и заслуга. Прочтите в первом томе нашего юбилейного сборника статью проф. А. П. Орлова: «Сотериология Ансельма Кентерберийского», — там, у этого отца латинской схоластики, вы найдете все эти понятия. А сравнительно с Григорием Богословом в семинарском учебнике митрополит Макарий о спасении мудрствует иначе.

Григорий Богослов: «Главное одно — мое совершение, воссоздание и возвращение к первому Адаму!»
Митрополит Макарий: «Вся тайна нашего ис¬купления смертью Иисуса Христа состоит в том, что Он взамен нас уплатил Своею кровию долг Правде Божией за наши грехи».
Вот что сделало с нашим богословием латинское и немецкое рабство! В учении о спасении это рабство отторгло наше богословие от Григория Богослова и иных отцов Церкви и приблизило к Ансельму и прочим отцам схоластики! Макарий принимает даже понятие заслуги; ему остается прибавить уже немного для того, чтобы в дело спасения перенести весь католический механизм банкирского дома, о котором говорил А.С. Хомяков.
Но спросите вы людей, прошедших среднюю духовную школу, как они богословствуют о спасении! Спросите наших сельских неученых батюшек! Вы прежде всего узнаете, что они вообще очень мало богословствуют, но все же вы заметите без особого труда, что о спасении они мыслят по Макарию, а не по Афанасию Великому или Григорию Богослову. Школа положила на веки свою схоластическую печать...

Итак, смотрите, какое разногласие между Церковью и школой! Вот что сделало у нас на Руси латинско-немецкое засилие в богословии! Классная кафедра духовной школы и церковный амвон и клирос в одно и то же время говорят на разных богословских языках!
На борьбу с этим-то вредным латинско-немецким засильем и его печальными плодами в нашем богословии я и считаю своим нравственным долгом вас призвать в эту грозную годину отечественной освободительной войны.
Борьба уже началась. За последние двадцать пять лет уже немало написано богословских трудов, по содержанию существенно отличных от трудов недалёкого прошлого. У нас, благодарение Богу, уже зародилось новое богословское направление, свергающее с себя мертвящие узы прежней схоластики. К этому-то направлению и нужно примыкать со всем жаром юности и без всякого сомнения. Нужно достигать того, чтобы это новое направление получило самое широкое распространение и полное господство. А то у нас ещё и теперь не мало охотников клеймить «либерализмом» и даже «неметчиной» всё, что не согласно с Макарием!
В схоластическом учении о спасении прежде всего должны быть снесены до основания два форта, два понятия: удовлетворение и заслуга. Эти два понятия должны быть выброшены из богословия без остатка, навсегда и окончательно. Уничтожьте эти два форта, - призрачная твердыня схоластики скоро падёт и рассыплется. И погибнет печальная память её без шума…

Десятый год наблюдая академическую жизнь, я невольно с грустью и печалью, иногда и с негодованием, замечал, что студенты Академий слишком мало занимаются богословием и ещё меньше богословием интересуются. Получается крайне ненормальное явление: студент духовной Академии, оканчивая курс, имеет некоторые взгляды философские, исторические, даже политические, но не имеет определённых взглядов богословских. Чисто богословские вопросы его не волнуют; он будто даже и не понимает, как это богословский вопрос может задевать за самую сердцевину души, ломать и переворачивать всю жизнь человека, заставлять его ввергаться в огонь и в воду. Призрачная твердыня схоластики потому ещё и держится, что нет одушевлённых воинов, которые с ожесточением бы на неё нападали, сознавая и чувствуя, как эта твердыня мешает духовной жизни человека, как она стоит на пути его духовного развития и совершенствования, на пути христианского спасения, подменяя духовное возрождение и спасение какой-то странной юридической сделкой с Господом Богом. За схоластическую пустоту потому и берутся, что не имеют никаких жизненно-богословских убеждений.

В эти военные дни я и обращаюсь к вам с призывом. Вы освобождены от воинской повинности, вы сидите не в окопах, а за партами, - так не уклоняйтесь от необходимого набора в воинство Христово, в действующую уже небольшую армию богословов! Схоластическая крепость – это наш, академический, участок общего фронта. Если мы живые люди и живые члены Христовой Церкви, мы должны чувствовать, что эта крепость нам, жизни нашей православной мешает.
Сравнять с землёй неприятельскую крепость схоластики – вот наша академическая задача, если мы хотим самым делом участвовать в великой освободительной войне!

"Богословие и Свобода Церкви"