Апокалиптическая религия экуменизма

Изменения в сознании христиан последнего времени носят настолько масштабный и беспрецедентный характер, что, как это не парадоксально, их непросто заметить, и подавляющее большинство, согласно Священному Писанию, так и не заметит их до самого Судного дня, «ибо, когда будут говорить: “мир и безопасность”, тогда внезапно постигнет их пагуба» (1 Фес. 5:3). Эта неосознанность отступления от Христа некогда христианского мира и говорит о невероятной величине события, потому что ускользает от зрения не только самое мелкое, но зачастую и самое большое. Именно такого «мира и безопасности» в виде «общечеловеческого братства» и «восстановления единства церквей» и взыскует «православный экуменизм».

Продолжая вспоминать основания вступления Москвы и Константинополя в «богословский диалог с инославными христианами», как на еще одно фундаментальное положение этой идеологии следует указать на «мораторий», который был наложен здесь на слово «ересь» в отношении католиков, протестантов и нехалкидонитов, что означает, по сути, отрицание новыми богословами самой еретичности этих конфессий. Все чаще и все настойчивей слышим мы заявления о том, что инославные «точно такие же христиане, как и мы»; что «разделение церквей» носило сугубо «исторический» (человечески «греховный»), а не вероучительный характер, и поэтому «восстановление единства христиан» неотвратимо, как завтрашний восход солнца. Незаметно в гностических духовных институтах и академиях было воспитано новое поколение профессоров и архиереев – единогласно голосовать за экуменические документы в высших богословских комиссиях и на гностических соборах, на преступные решения которых уже больше некуда апеллировать, разве что к Самому Господу Богу. Православие и инославие теперь – это лишь различные исторические традиции одной и той же веры; многочисленные христианские конфессии (а в перспективе – и все монотеические религии) – это теологически легитимные разновидности поклонения Триединому Богу по принципу «единства в многообразии». Получается, инославие это иная форма самого Православия, называть которую «ересью» есть досадный средневековый пережиток, вульгарная ксенофобия и дремучий фундаментализм, одним словом, богословский мовитон.

«В период Вселенских соборов… в результате христологических споров и вызванных ими разделений от Восточной (Византийской) имперской Церкви отделились несториане, монофизиты и монофелиты (марониты) и образовали свои национальные Церкви… В образовании этих отделившихся Церквей главную роль играли не богословские, а политические, национальные и культурно-этнические факторы». «Конфронтация Рима и Константинополя завершилась окончательным разрывом отношений, общения и анафемой 1054 года. В истории принято условно называть это событие «окончательным разделением Церквей», хотя Церковь Христова всегда была и есть Единая Святая Соборная и Апостольская Церковь, и врата ада не одолеют ее, ибо с Ней и в Ней – Христос, во все дни до скончания века. Фактически и канонически в 1054 году произошел лишь разрыв отношений, прекращение общений (и анафема) между кардиналом Гумбертом, легатом Папы Льва IX (к этому времени уже умершего и не имевшего преемника) и Патриархом Михаилом Керулларием без участия других Восточных Патриархов. Тем не менее в силу национальной ненависти между латинянами и греками в XI-XIII веках, этот разрыв общения был воспринят обеими сторонами (и Восточной, и Западной) как факт реальной жизни, который продолжается и по сей день. Хотя «анафемы» сейчас уже «сняты» соглашением между Патриархом Афинагором и Папой Павлом VI и обеими сторонами (Римом и Константинополем) «вменены аки не бывшие». Разрыв общения и разделение между Восточной и Западной Церквами привели к тяжелым и опасным последствиям для обеих сторон»[1].

Иными словами, не было в тех важнейших для истории Церкви богословских спорах правых и виноватых, стоящих в истине и заблудших, хранящих апостольскую веру и вводящих зловерие. А были лишь национально-культурные особенности толкования либо свойственные каждому греховные страсти, приводящие «к тяжелым и последствиям для обеих сторон». И поэтому по сей день (несмотря на сохраняющееся единство Церкви «на астральном уровне») «мы разделены унаследованными от наших предшественников различиями в понимании и изъяснении нашей веры в Бога… Пусть наша встреча вдохновит христиан всего мира с новой ревностью призывать Господа, молясь о полном единстве всех Его учеников…. в решимости прилагать все необходимое для того, чтобы преодолевать исторически унаследованные нами разногласия…»[2].

Но если классические ереси перестают восприниматься ортодоксальным сознанием как ереси, то может ли быть что-то богословски революционнее этого? И можно ли называть такое сознание ортодоксальным? – Разумеется, нет. Каждый Вселенский собор начинался с повторения анафем всех предыдущих Вселенских соборов[3], на каждом из которых, в свою очередь, осуждались не только сами ересиархи, но и те, кто хотел воздержаться, пытался сохранить нейтралитет, отказывался повторить вместе со всей Церковью слова отлучения «инославных»…[4] Поэтому так же, как гностический догмат «греха христианского разделения» со всей очевидностью свидетельствует об отречении «православного экуменизма» от Священного Предания и Писания, сама идея «инославия» (как «другого христианского мира», исторически «условного», преходящего, непринципиального «различия в понимании веры») является фактом отречения «православного экуменизма» от догматического учения Православной Церкви, исповеданием уже какой-то другой (гностической, квазихристианской, апокалиптической) религии.

Для мнимого разрешения очевидного противоречия своего двусмысленного отношения к «инославию» с традиционным отношением к нему в Православии (то есть как к ереси, церковное общение с которой невозможно) в религии «православного экуменизма» используется следующий софизм.

«В повседневной психологии простых верующих легко совершился перенос понятия «ересь» и «еретики» (о которых они читали в житиях святых и в памятниках Древней Церкви и слышали от Церкви и духовенства во время служб и проповедей) на всех инославных (католиков и протестантов) и иноверных с Запада. Наша Церковь и наши богословы остались верны определениям Вселенских Соборов и принятым Церковью Поместных Соборов, что «еретики» – это только носители и распространители лжеучений, которые как «ереси», осуждены Вселенскими Соборами и отлучены от Церкви. Католики отпали от общения с Православной Церковью, но не были осуждены соборно как еретики, хотя у них неправильная, с нашей точки зрения, экклезиология (и филиокве)»[5].

Для опровержения этого софизма не нужно даже обращаться к Священному Преданию (в котором более чем достаточно определений латинства как ереси), достаточно официальных документов самого «православного экуменизма». «Подобными по авторитетности Вселенским соборам должны быть признаны постановления соборов 1341, 1347 гг. о действиях Божиих, о благодати и Божественном Свете и Исповедание веры св. Григория Паламы на соборе 1351 г.»[6]. Между тем определения указанных соборов были направлены не только и не столько против варлаамитов, сколько против латинства (а точнее – против варлаамитов как «латинствующих»), то есть против аналогичного учения о благодати католицизма, куда и перешел (или, скорее всего, возвратился) анафематствованный Константинополем Варлаам Каламбрийский и даже стал там епископом[7]. Более того, основным мотивом «проповеди» Варлаама на Востоке (или его тайной миссией) как раз и была богословская подготовка унии с папизмом, против чего, в первую очередь, и выступил Палама, инициировавшийся соответствующие соборные определения. «В 1334-1335 гг. возобновились дискуссии с лат. богословами о церковной унии. Весной 1335 г., вскоре после переговоров с папскими легатами, Варлаам составляет свои, т. н. “греческие”, речи – “О согласии” (De concordia) и “К Собору” (Ad Synodum)… Речь “О согласии” была произнесена Варлаамом перед 2 лат. епископами и имп. Анной Савойской в имп. дворце. Некий Иосиф, один из друзей Г<ригория>. П<аламы>., прибыв на Афон, пересказал ему содержание этой речи. Затем, по всей видимости во 2-й пол. 1335 г., Г. П. написал 2 аподиктических трактата “Против латинян”, в к-рых отвергал всякую возможность богословского компромисса с латинянами… и защищал правосл. учение об исхождении Св. Духа, считая его вполне доказуемым»[8].

Соответственно, утверждение на Критском соборе 2016 г. общецерковного вероучительного авторитета «паламитских» соборов само же и рубит сук «православно-католического богословского диалога» на корню, наглядно демонстрируя неразрешимые противоречия «в повседневной психологии простых верующих» «православных экуменистов». Иными словами, в рамках ортодоксального богословия никакой «диалог» с католицизмом в принципе невозможен как с ересью, осужденной соборами, равночестными Вселенским, что (по свойственному ему недомыслию) провозгласил сам же экуменизм. Поэтому «восстановление единства» здесь предполагает отказ от традиционного богословия (божественных истин Священного Писания и Предания, догматического учения Церкви), то есть вероотступничество православной стороны. Что, собственно, объективно и означает указанный «мораторий» и предполагает ведение «диалога» с католицизмом уже на языке какого-то гностического (псевдоевангельского, лжехристианского) «богословия любви».

Другие внутренние «разногласия» религии экуменизма касаются того, кому принадлежит пальма первенства в прозрении ее «догматических истин»; кто из них раньше на этот «спасительный для всего мира» путь «открытости» вступил; у кого больше «решимости в приложении всего необходимого для этого», одним словом, кто из них бесповоротнее готов порвать с Христианством, у кого больше заслуг перед созидаемым всеединством и кто, поэтому, должен стоять выше «по чести» в диптихе гностической всецеркви (почему, собственно, и не удается до сих пор «восстановить единство», несмотря уже на целый век титанических усилий; из-за чего и развернулся весь церковно-геополитический «армагеддон» последнего времени, имея в виду коллизии Критского собора и последующее учреждение Параллельной Церкви Украины).

«Всероссийский Собор на своем последнем заседании 7/20 сентября 1918 года утвердил постановление «Отдела по соединению Церквей». В связи с постановлениями Собора следует отметить, что вопрос о соединении Церквей впервые в истории межцерковных отношений в XX века был поставлен на таком высоком (самом высоком) уровне, как Собор Церкви (в данном случае Русской Церкви), и при этом по времени на год раньше экуменической инициативы Натана Седерблома (знаменитого шведского архиепископа, зачинателя экуменического движения «Жизнь и деятельность»), на три года раньше Константинопольской Энциклики 1920 года и на 44 года раньше II Ватиканского Собора (1962). Постановление Собора от 20 сентября 1918 года было последним деянием Собора перед его концом. Это было последнее слово Собора: благословение всем тем, кто трудится для приближения христианского единства; благословение на дело единства. Ради этого Собор поручил Священному Синоду создать постоянный при нем орган; то, что тогда называлось на Соборе «Отдел по соединению Церквей», а при Синоде должна быть «постоянная комиссия» с отделениями в России и за границей, теперь называется «Отдел внешних церковных сношений Московского Патриархата»»[9].

Можно было бы сказать, что эта постоянная отсылка идеологов «православного экуменизма» ко Второму Ватикану, как к богословскому ориентиру и авторитету, делает их новыми варлаамитами (в значении тайной агентуры латинства, апологии униатства) и косвенно направляет на них определения Константинопольских соборов XIV в. в отношении последних… Но зачем такие сложные силлогизмы, если даже прямые анафемы Вселенских соборов в отношении тех, кто «не анафематствует» антихалкидонитов, их нисколько не смущают и не останавливают…

Источник: