Древо Спасения (символика Креста в христианстве и гностицизме)

Благословенно дерево, чрез которое бывает правда! Прем. 14:7
Идольская лесть упразднена, смерть лишена своей добычи, пленники ада изведены, царство многобожия сокрушено, человек освобожден, воцарился Бог, веселится тварь, властвует Крест, которому поклоняются все племена и народы, колена и языки, которым хвалимся, говоря с блаженным Павлом: «мне же да не будет хвалитися, токмо о Кресте Господа нашего Иисуса Христа» (Гал. 6:14) Преподобный Ефрем Сирин

Во втором веке по Р. X. христиане вступили в войну. Это не была война в обычном понимании слова – кровопролитная и ожесточенная, вроде тех войн, что в течение многих и многих тысячелетий уносят миллионы человеческих жизней. Здесь не убивали, не брали приступом города, войска не сходились друг с другом на полях сражений. И все же война шла – жестокая и смертоносная. Однако в ней бились отнюдь не за выгодные территории, не за те или иные области Римской империи, – битвы шли за выживание самого христианства.

Для внешнего, нехристианского мира война эта почти что и не была заметна: вместо когорт и легионов здесь противостояли друг другу богословы, мудрецы, философы. Оружием для христиан в этой борьбе служили отнюдь не мечи или луки, но богословские утверждения и философские аксиомы, священные тексты и благодатное вдохновение свыше. В боевые порядки выстраивались слова и термины, цитаты из Писания и церковные установления.

Важно отметить и то, что борьба велась в первую очередь отнюдь не с «обычным», традиционным язычеством. Против подобного язычества не столько «воевали», сколько выдвигали серьезные и продуманные аргументы – причем высказываемые вполне уважительно и отнюдь не враждебно. При этом традиционное язычество очень часто отвечало на такие доводы весьма и весьма жестоко, нетерпимо, являя собственную ненависть и презрение к христианству и христианам. В ответ на апологии, на учтивые и уважительные обращения учителей Церкви II в., со стороны Империи следовали административные меры, облавы и казни. Подрыв устоев римского государства – его древних традиций многобожия и обязательного синкретизма, – в противоречие с которыми и вступило призывавшее к вере в Единого Бога христианство, карался, как правило, весьма жестоко. Но в ответ на действия имперских чиновников христиане лишь снова и снова писали и преподносили кому-либо из членов императорской фамилии свои очередные апологии. Здесь было только противостояние идей и учтивые попытки христианских апологетов убедить «сильных мира сего» в собственной правоте.

Главную же опасность в ту пору Церковь видела в другом: в еретических учениях и иных синкретических культах, стремившихся именно подменить собой и вытеснить евангельское Откровение. Культы эти применяли понятия и категории, безусловно чуждые православному сознанию, и одновременно использовали имя Христово, евангельские тексты, апостольские послания. Нередко подобные древние религиозные движения, по сути своей столь похожие на наши нынешние «тоталитарные секты», дерзко считали себя – только и лишь одних себя – подлинной христианской Церковью, претендуя на обладание абсолютными истинами веры. Речь здесь идет, в первую очередь, о так называемых гностических учениях.

С представителями именно этих учений на протяжении первых веков жизни Церкви и шла настоящая война за право называться христианами.

Основополагающее для православия ощущение значимости понятий Божественной Личности и столь Ее напоминающей личности человеческой вступило в противостояние с унылым перечнем и однообразным безличием гностической путаницы пантеистических эманаций. Дух православной открытости, евангельского проповедания христианской Истины для «всей твари», разумеется, противоречил основной идее эзотеризма: знание Истины – лишь для избранных.

Именно на такие учения, именно на подобные идеи и обрушилась Церковь с гневными словами обличения, отказывая сектантам в обладании даже малой степенью богодарованной благодати. Хула на Духа Святого, исходившая из уст гностиков, не могла быть прощена. Война началась.

В этой войне – против подмены православного духа любви и смирения горделивым равнодушием к ближнему, против высокомерия гностического «лжеименного знания» – у христиан, как и у всякой идущей в наступление армии, было свое знамя, свой символ непреложности Евангельских истин – Крест Христов. Древняя молитва Псалмопевца, просившего Бога: «Даруй боящимся Тебя знамя, чтобы они подняли его ради истины» (Пс. 59:6) была услышана Господом Авраама, Исаака и Иакова. Исполнилось пророчество Исаии, провозвестившего: «И поднимет знамя язычникам, и соберет изгнанников Израиля, и рассеянных Иудеев созовет от четырех концов земли» (Ис. 11:12). Ныне христиане шли в бой за торжество Истины с начертанием знака Животворящего Древа.

Знамя, знамение Креста, действительно, было грозно и страшно для врагов Церкви. Под его покровом и защитой христиане шли на проповедь – как в бой. С крестным знамением поднимались они утром, на заре, с ним – проживали день, запечатлевая им все, с чем так или иначе соприкасались в жизни. Крест был одновременно и стягом воинствующей Церкви, и ее оружием, обращенным против «духов злобы».

Многое из того, что окружало христиан в их жизни, так или иначе могло напоминать им о Кресте, о его необъяснимой победоносной силе. Выходя в морское плавание христианин, оторвав свой взор от плещущихся о борт волн, от далеких, едва различимых берегов, от реявших над водой птиц и подняв глаза ввысь, вдруг видел возвышавшуюся над ним корабельную мачту – видел совсем по-новому, как бы «другими глазами»: она неожиданно казалась ему очень похожей на знакомое перекрестье орудия казни Христовой. И тогда он чувствовал над собой особый покров и подлинное ограждение от бед и опасностей трудного путешествия, надежную защиту от страшных угроз водной и воздушной стихий. Приступая к чтению Священного Писания, другой христианин среди ровных линий строк и пестроты их графических знаков вдруг различал в греческой букве «тау» все те же «крестные» очертания, и это позволяло ему особым образом ощутить внутреннюю святость пророческих и апостольских текстов, благодатное присутствие действия и откровения силы Божией на самих страницах Книги.

Отцы и учители, заложившие основы Церковного Предания, нередко отмечают, что даже и наши тела по своей форме больше всего в этом мире похожи на Крест. Поэтому стоящий с воздетыми на молитве руками человек – при подобной трактовке его образа – зачастую воспринимался как некое «отражение» Креста Христова.

Издревле, с сотворения первого, «ветхого» Адама мы уже стали как бы неким «символом», неким прообразом будущего Крестного Древа. В подобном сходстве оказываются одновременно заключены и зримое свидетельство человеческого величия, и знамение нашей страшной ответственности. Порой же мы, по своей греховной воле, сами оказываемся тем Крестом, на котором дерзко и жестоко распинаем нашего Спасителя. Даже теперь – после того как «историческая» Жертва уже принесена на Голгофе Иисусом Христом, такое символическое сходство отнюдь не упраздняется, но напротив обретает свой новый смысл. Господь, снова и снова восходя на Голгофу, принимая из человеческих рук боль и уничижение, как бы поднимает на Свои плечи, возносит и несет всех нас – как Свой неизбывный и мучительный «мысленный» Крест – и изглаживает наши грехи и беззакония...

Символика спасительного Древа, неразрывно связанная с Крестным Древом Голгофы, издревле прослеживалась христианами в Священном Ветхозаветном Писании.

Прообразы Животворящего Древа, даровавшие древнему Израилю надежду на грядущее избавление из плена греха, возникают в библейском тексте неоднократно. Это, прежде всего, деревянный Ноев ковчег. В книге Премудрости Соломона говорится, что «...потопляемую землю <...> премудрость спасла, сохранив праведника посредством малого дерева» (Прем. 10:4). Эти слова о «малом дереве», о ковчеге ветхозаветного праведника, издавна воспринимались церковной традицией как пророчество о Христовом Кресте. Построенный из гигантских древесных стволов, огромный и величественный корабль, казавшийся, однако, таким маленьким и беззащитным перед лицом бушующей водной стихии, стал некогда единственно возможным способом спасения человека, сохранения жизни на всей земле, точно так же как и деревянный Крест оказался единственно возможным орудием спасения всего сущего от смертоносной бушующей стихии греха. Ной был праведником, способным в те страшные дни, когда погибало все живое, проявить абсолютное послушание Богу, исполнить до конца Его волю; так же как много тысячелетий спустя другой Праведник, Богочеловек Иисус Христос, проявив совершенное послушание Отцу – даже до собственной смерти – даровал новую жизнь и святую надежду всему, что живет, движется и существует в этом мире. Кроме того образ спасительного Древа прослеживается и в рассказе библейской книги Исход о древе Мерры (Исх. 15). Это древо, дарованное Господом Моисею, также виделось Святым Отцам именно как прообраз Креста4. Всякий раз, когда в Библии возникают подобные образы, они вольно или невольно сопоставляются с образами начального рассказа книги Бытия о грехопадении человека. В первый раз во времена Адама и Евы грех входит в мир через дерево. Но и спасение также зачастую является к ветхозаветным праведникам и пророкам через дерево, прообразуя собой спасительную Жертву на Древе Креста. Ибо в грядущем распятии Спасителя грех, вошедший в мир через древо, будет вознесен именно на Древо и окажется уничтожен на нем Христом. «Он грехи наши Сам вознес телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды: ранами Его вы исцелились», – говорит святой апостол Петр (1Пет. 2:24).

Неоднократно писалось о том, что именно на Кресте была достигнута та максимальная степень страдания Человека-Христа, которая может быть сравнима лишь с древним ужасом богооставленности, испытанным «ветхим» Адамом. И в такой параллели для нас особенно ярко и ясно видима та соотнесенность, что может быть прослежена между двумя библейскими рассказами: историей грехопадения и повествованием евангелистов о Голгофской Жертве. «...От древа грех, в древе и спасение...», – говорит святитель Кирилл Иерусалимский5. Конечно же, у него здесь речь идет о двух древах – древе «познания добра и зла» и Древе Креста.

Сила Креста, его победоносная мощь, была для христиан столь же зрима и очевидна, сколь непонятным и необъяснимым казалось почитание Крестного Древа в глазах как традиционно-иудейского, так и языческого мира. «Мой дух – в прах пред Крестом, который для неверующих соблазн, а для нас спасение и вечная жизнь», – восклицает священномученик Игнатий Богоносец, имея в виду и иудейские и эллинские заблуждения...

Гностицизм II – III вв., разумеется, появился не на пустом месте. Многое перенималось представителями гностических учений из традиционных культов – и из иудаизма, и из античной религиозной традиции. При подобном синкретическом подходе в водовороте разнообразных элементов присущих до того множеству религиозных систем, возникали самые странные и невиданные прежде, часто взаимоисключавшие друг друга течения, нацеленные по сути лишь на одно – на достижение так называемого «подлинного», высшего, тайного знания обо всем, что только может быть доступно человеческому ведению. Горделивый порыв к постижению тайны божественных истин вне жизни в Боге и Церкви, все усиливавшееся вожделение вновь самовольно вкусить от плодов древнего запретного Древа Познания добра и зла снедали гностиков. Первое дерево было для них куда значимей второго, новозаветного – Крестного и спасительного; древний первородный грех как бы совершался ими вновь и вновь – в угоду нецеломудренному любопытству в постижении тайной сущности исповедуемого ими божества. И отнюдь не случайно, что из бушевавшего тогда в античном мире синкретического водоворота религиозных идей, гностики выхватили языческое неприятие самой мысли о Крестной Жертве за мир, связанное в первую очередь с античными представлениями о соотношении Божества и мира, о противоречии между духовным и материальным началами бытия.

Конечно же, в глазах греко-римского язычества II-III столетий поклонение Кресту выглядело, по слову апостола Павла (ср. 1Кор. 1:23), именно как самое настоящее безумие. Надмирный Абсолют, чуждый всему тварному, материальному и потому «презренному», вдруг оказался распят на Кресте – самом позорном из всех орудий казни. Бог, Которого философы и представители разнообразнейших религиозных течений древнего мира лишали какой-либо связи с материей как средоточием зла, в исповедании христиан вдруг оказался беспомощным человеком, насильственно прибитым гвоздями к одному из проявлений этой самой материи – к древу Креста.

Хорошо известно, что в античных философии и религии наше земное «плотское» бытие зачастую, хотя и не всегда, понималось именно как зло, как нечто противоположное, противолежащее созидательному и благому истоку, творящему и сохраняющему нематериальный, духовный мир. Гностические учения, пытавшиеся сочетать в себе определенные христианские основания веры с духом дохристианской античности, восприняли саму идею существования материального мира именно так – как отступление от добра, как некую ущербность по сравнению со всем подлинно духовным и возвышенным, как торжество зла. Поэтому совершенно чуждыми для гностицизма, сочетавшего восточный дуалистический эзотеризм с античным взглядом на материю как на некую умаленность подлинного бытия, оказались слова апостола Павла: «А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа» (Гал. 6:14).

Полностью: