Индивидуализм – достоинство или диагноз?

В XX веке западная элита начала искать новые средства управления массами, опираясь на открытия в области психологии, психиатрии и социологии. В условиях демократизации возникла необходимость отказываться от грубого принуждения и вырабатывать более тонкие, с виду ненасильственные, манипулятивные методы воздействия, чтобы человек считал себя свободной личностью, принимающей самостоятельное решение.

Однако, на самом деле, эти решения очень часто противоречат его жизненным интересам, только ему так «промыли мозги», что он об этом не догадывается. Появилось новое понятие – «социальное моделирование», велись поиски наиболее эффективных средств трансляции нужных поведенческих установок большим массам людей. Важнейшим каналом такой трансляции стали масс-культура и мода. В самых разных странах юноши и девушки разной национальности, воспитанные в разных семьях и совершенно разных культурных традициях, незнакомые друг с другом и, казалось бы, имеющие между собой очень мало общего, начинают одинаково одеваться, одинаково себя вести, одинаково мыслить. Это, конечно, большой успех социального моделирования. Среди установок, которые настойчиво и все более открыто транслируются современному обществу, важнейшее место занимает пропаганда индивидуализма. В России это особенно заметно, поскольку у нас индивидуализм традиционно воспринимался со знаком минус. Несколько снизился накал антипатриотической пропаганды, однако в либеральных СМИ, которые издаются значительными тиражами или вещают на огромную аудиторию, по-прежнему, пусть и в несколько смягченном виде, озвучиваются идеи об опасности и вредности патриотизма. Конечно, сейчас уже не говорят, как 15 лет назад, что патриотизм – последнее прибежище для негодяя, и родина там, где тебе сытней и комфортней. Но все равно в либеральной прессе, особенно рассчитанной на молодежь, патриоты высмеиваются как люди недалекие, экзальтированные, не совсем (или совсем!) ненормальные. Хотелось бы посмотреть на эти и другие подобные тенденции глазами психиатра. Отражается ли установка на индивидуализм и другие новые, непривычные для нашей культуры установки на психике человека? И если да, то как? Беседа с психиатром Татьяной Александровной Крылатовой, имеющей тридцатилетний стаж работы с психически больными людьми, заставляет задуматься о многом. Впрочем, судите сами.

СУМАСШЕСТВИЕ – ЭТО ЭГОИЗМ

Такую запись сделал когда-то в своем дневнике Лев Николаевич Толстой, понаблюдав за больными в одной из психиатрических лечебниц. И попал в точку! Как бы кто ни относился к его религиозно-философским воззрениям, но в меткости наблюдений и глубине постижения человеческих характеров ему пока, по-моему, никто не отказывал. В те времена психиатрия была еще довольно молодой наукой, так что очень многие данные о психических заболеваниях были накоплены позднее. Например, название «шизофрения» появилось лишь в 1911 году, уже после смерти великого русского писателя. Да и фиксировались исследователи сперва больше на иных проявлениях этой страшной болезни: раннем слабоумии, бредовых психозах и проч. Но сейчас уже ни для кого не новость, что для шизофрении характерны и значительные изменения в эмоциональной сфере. Сначала страдают высшие эмоции: сострадание, альтруизм, отзывчивость. Постепенно больные становятся все более холодными, эгоцентричными.
«Так что пропаганда эгоизма - вещь вовсе не нейтральная, каковой ее пытаются представить защитники свободы слова. Дескать, мы выражаем свое мнение, а вы, если хотите, выражайте свое, - говорит психиатр Т.А.Крылатова. - Она очень даже небезопасна для психического здоровья легко внушаемых людей. А таких особенно много среди детей, подростков и молодежи, на которых эта пропаганда, в основном, и направлена. Если установка на эгоизм реализуется в достаточно полном объеме, если поверить рекламе, настойчиво твердящей, что «ты этого достоин, ты лучше всех, побалуй себя, полюби себя, главное – твой выбор и ты сам», то человек постепенно аутизируется, уходит в себя, становится эгоцентриком. Ему уже вообще ни до чего нет дела, кроме каких-то своих, узко понятых интересов. При этом индивидуальность человека постепенно утрачивается и замещается индивидулизмом, формируется состояние, очень напоминающее дефектное состояние после перенесения шизофренического заболевания».

Вы спросите, причем тут шизофрения?

« Шизофрения – это тяжелое психическое заболевание сложного социально-биологического происхождения. Тяжесть этой болезни можно приравнять к онкологическим процессам. Происходит своего рода умирание индивидуума, при нарастании индивидуализма и эгоцентризма. Человек перенапряжен, он перестает фильтровать нужное и ненужное, - поясняет Татьяна Александровна. - На него наваливается все. Он не может оценить, что для него хорошо, а что плохо, и либо воспринимает все как крайне важное, либо вообще ничего не воспринимает, наглухо отгораживается от мира. Когда он воспринимает все без разбору, будучи не в состоянии выделить главное и второстепенное, в голове у него возникает хаос. Соответственно, хаотизируется и его поведение, он начинает совершать какие-то несуразные поступки, либо впадает в бесчувствие и бездействие. В обоих случаях больной утрачивает адекватное восприятие реальности. В психиатрии это называется «дереализацией». С другой стороны, для шизофрении характерны очень серьезные личностные изменения: сперва нарушается целостность личности, она расщепляется, а затем и вовсе может наступить ее распад. Эти процессы называются «деперсонализацией» – человек теряет свою персону. Ему кажется, что это уже не он, а кто-то другой. Дереализация и деперсонализация приводят к тому, что у больной не может выстроить нормальные отношения и с микро- и макросоциумом».

В первую очередь обычно страдают взаимоотношения с самыми близкими людьми. Болезненный эгоцентризм и снижение психической активности (еще одна из характерных особенностей шизофрении) приводят к тому, что больной начинает отторгать свою семью. Ведь любовь требует больших эмоциональных затрат. А у шизофреника эмоциональность - слабое место, и чтобы удержаться в каких-то рамках, он (разумеется, на бессознательном уровне) начинает отторгать то, что для него наиболее энергетически затратно – любовь. Но с другой стороны, отношение к близким у него двойственное, амбивалентное. На самом деле потребность в любви у него есть, поэтому ситуация отторжения травматична. И этот внутренний конфликт вызывает агрессию. В результате у шизофреника возникает агрессивное отторжение близких при том, что без них он существовать не может. В семье возникает тяжелая драматическая ситуация. Родные, если они психически адекватны, борются за близкого человека. Они по-прежнему пытаются видеть в нем личность с ее неповторимой индивидуальностью, однако этой борьбе противостоит распад, нивелировка личности больного, его все большая отгороженность, индивидуализация, отталкивание от семьи. Он уже другой, совсем не тот, каким был раньше, не близкий и не родной. Он словно заколдованный мальчик Кай из сказки «Снежная королева», у него в сердце ледяная игла. Для семьи такая метаморфоза – глубокий стресс, близкий к шоку. Далеко не все люди способны с этим справиться.

ПАТРИОТИЧЕСКИЙ ТЕСТ НА ШИЗОФРЕНИЮ

То же самое происходит и отношениях с Родиной. Родина – некое устоявшееся понимание макросоциума, где человек любим, принят, защищен. И он, в свою очередь, этот уже не узкосемейный, а гораздо более широкий социальный круг любит, отстаивает, защищает. Если же у него теряется взаимопонимание макросоциумом, то опять-таки возникает отторжение. Человек перестает включать его в категорию «мое» и начинает относиться к Родине негативно. Причем любовь к Родине предполагает и любовь к предкам, поскольку они тут жили. За эти места они воевали, проливали кровь, погибая, в том числе и за своих потомков. То есть, за тебя.

Испытывая любовь и благодарность к предкам, ощущая Родину как свой большой дом, ребенок постепенно собирается с силами, необходимыми для того, чтобы самому проявиться в мире как личность. Это фундаментальные опоры. Можно сказать, почва, на которой человек стоит и не падает. И если она вдруг выбивается из-под ног, то человек, начинает колебаться, падает. У него возникает чувство тревоги, от которого болезненное состояние только усиливается.

В детской психиатрии широко известен такой тест. Он применяется, когда ребенок испытывает сильное беспокойство, и необходимо провести тонкую диагностику, понять, то ли у него развивается шизофрения, то ли это просто яркие невротические реакции. Ребенку предлагают представить ситуацию, связанную с посягательством на то, что должно быть ему дорого. Допустим, хулиган обижает его сестру или враги напали на Родину. На чьей он будет стороне? Нормальный ребенок, даже находясь в очень нервном состоянии, скажет, что он защитит сестру и пойдет воевать за Родину. Он и сам не будет плохо отзываться о своем отце или матери, и другим не даст. А вот маленький шизофреник поведет себя иначе. Отторгая микро- и макросоциум, он будет говорить: «Это не мое, мне это не нужно». И в таком тесте вполне может встать на сторону оскорбителей сестры или врагов. Например, начнет доказывать, что сестра сама виновата, припомнит ей массу былых обид. А про Родину скажет, что она плохая и защищать ее не следует.

«Значит, если русский ребенок заявит, что в войне 1812 года он поддержал бы французов или в Великую Отечественную войну воевал бы за немцев, у психиатров есть веские основания заподозрить у него шизофрению?» - уточняю я.

Врач кивает.

- А если враги будут представлены ему их в самом что ни на есть отвратительном виде, он их все равно предпочтет своим близким?
- При глубокой патологии - да. Мы ему скажем: «Парень, который обижает твою сестру, противный, мордатый, лохматый, страшный». А в ответ услышим: «Все равно он хороший».

Можно применить и самый простой, распространенный тест «Рисунок семьи». Если матери там не окажется, а в реальной жизни ребенка она присутствует, это уже должно настораживать. Или на рисунке вместо родственников будут вдруг изображены какие-то странные посторонние люди. Шизофреник, например, может нарисовать вместо родных разбойников или монстров. Короче говоря, негативное отношение маленького ребенка к матери или отвержение им Родины – это очень тревожный симптом, который может свидетельствовать о глубокой патологии, серьезной психической декомпенсации.

Та же модель распространяется и на общество, которое состоит из отдельных людей. Если люди эти заражаются антипатриотическими и антисемейными настроениями, если превыше всего для них оказываются эгоистические интересы, то общество впадает в болезненное состояние. В нем разворачиваются шизофренические процессы деперсонализации и дереализации. Отторгая и огульно очерняя свою историю и, соответственно, своих предков, свой род и народ, отвергнув героев и общепризнанные авторитеты, общество впадает в состояние хаоса. Оно не может произвести анализ, вычленить главное и второстепенное, положительное и отрицательное, утрачивает адекватное представление о реальности, о себе и уже не может обеспечить собственного выживания. У него повреждается инстинкт самосохранения. На что, кстати, обращали внимание в разгар перестроечной и постперестроечной вакханалии некоторые политологи. Вспомните, сколько москвичей, находившихся под воздействием либеральной пропаганды, осуждали в первую чеченскую войну наших «федералов» и солидаризировались с «ичкерийскими повстанцами». Отрезвление наступило только после серьезнейшей встряски: когда взрывы прогремели уже в Москве. Вот тогда ко многим (хотя и не ко всем) вернулось адекватное восприятие реальности, поскольку шизофренизация была все-таки не настоящей, а искусственно созданной и довольно непродолжительной.

«Если шизофреническая болезнь непродолжительная и протекает остро, то индивидуальность, личность повреждается мало, - поясняет доктор. Она все-таки продолжает развиваться, человек выздоравливает. Но при длительном процессе процессе происходит регресс личности, инфантилизация, хаотизация сознания».

РЕФОРМАТОРСТВО С РЕЗОНЕРСТВОМ

Еще одна черта, присущая многим шизофреникам, это резонерство. Слов много, а смысла нет.. Одни бесплодные мудрования, как говорили в старину. Мне не раз доводилось читать сочинения больных шизофренией, и всякий раз возникало какое-то очень странное впечатление. Как будто продираешься сквозь что-то зыбкое, вязкое и никак не выберешься на твердую поверхность. Фразы построены грамотно, но ухватить мысль невозможно. В лучшем случае получались какие-то несвязанные, некогерентные обрывки.

С другой стороны, инфантилизм и резонерство нередко сочетаются со стремлением к реформаторству. Что нам стоит дом построить – нарисуем, будем жить…

Неадекватно воспринимая реальность, больной не способен понять истинных причин своих неудач. Виноваты все вокруг, только не он. Плохие родители, плохие друзья («У меня кругом враги!» - часто жалуется юный шизофреник), плохая история, плохой народ. Короче, как пелось в одной популярной песне, «все не так, все не так, ребята». Отторгая социум, одни больные уходят в себя, а другие могут пытаться этот социум переделать. Но реформаторство это нелепое, неадекватное. Для того чтобы предложить какой-то нормальный реформаторский проект, необходимо глубоко вникнуть в суть дела и реалистично оценить его плюсы и минусы, учесть последствия. А если цена окажется неприемлемо высокой, то и отказаться от своих замыслов. Для шизофреника же его идеи имеют сверхценность, он не желает отказываться от них ни при каких условиях и, что называется, «за ценой не постоит». В том числе и за ценой чужой жизни, ведь эмоциональная холодность таких больных на деле нередко оборачивается поразительной безжалостностью.

К идеям глобального переустройства мира и «выковывания» нового человека вообще следует относиться настороженно, ибо в их основе как раз зачастую лежит уже знакомая нам «сладкая парочка» - дереализация и деперсонализация. Не нравится народ - сломаем культурное ядро (а с ним и сам народ через колено). А не сломается – уничтожим, заселим территорию другим. Пересадим на нашу почву другую реальность… Что?.. Не приживается?.. Да глупости все это! Еще немножко поднажмем – и все приживется. Надо только немножко подождать, пусть старики, которых все равно не переделать, вымрут (а при создании соответствующих условий этот процесс можно как бы ненароком ускорить) – и тогда все будет о’ кей.
Еще недавно эти безумные речи регулярно озвучивались по телевизору, и репортаж велся не из больничной палаты, а из начальственных кабинетов весьма респектабельных госучреждений. В эпоху Ельцина каждый из нас имел несчастье наблюдать реформаторство шизофренического типа с резонерством. И не только наблюдать, но и переживать его печальные последствия.

А разве не безумна идея, всерьез предложенная Жаком Аттали, бывшим президентом Европейского Банка реконструкции и развития? Будучи страстным приверженцем глобалистского проекта, он мечтает о превращении людей в безродных «новых кочевников», этаких вечных странников. Одни будут свободно перемещаться по миру без границ. Другие, у кого денег на путешествия не хватит, - увидят мир в компьютерных фантазиях или наркотических грезах. А самые бедные и потому лишние на этом празднике жизни (напр., нежеланные дети) тоже смогут попутешествовать, но только особым образом - в чужих кишках, став сырьем для фетальной терапии или еще каких-нибудь «лечебных» мероприятий.

Всерьез озвучивается и идея создания «модульного человека», у которого фактически нет индивидуальности; он, как сборная модульная мебель, может быть то одной, то другой «конструкции». Такие модульные люди абсолютно взаимозаменяемы и могут заниматься любыми делами, главное иметь под рукой соответствующие пособия и руководства. (См. кн. Эрнста Геллнера «Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники».) В русле той же концепции – книга «футуролога и концептуалиста» Олвина Тоффлера «Шок перед будущим» (опять-таки широко разрекламированная во многих странах). Он предлагает для модульных людей и новые модульные взаимоотношения, исключающие сколько-нибудь глубокую привязанность. В том числе, новый модульный брак, кому какой понравится на данном конкретном этапе: хочешь - обычный, хочешь - гомосексуальный (Тоффлер написал свою книгу более 30 лет назад, когда об этом вообще-то и заикнуться было нельзя). А можно и совсем новаторский - "коммунальный". "Так как быстротечность увеличивает одиночество и отчужденность в обществе, - рассуждает Тоффлер, - мы можем ожидать экспериментов в различными формами группового брака. Объединение нескольких взрослых и детей в одну "семью" обеспечивает им некий вид страхования от изоляции. Даже если один или два члена семьи уходят, другие не остаются одиноки". Ну, как не вспомнить еще одну характеристику шизофрении – уплощенность, поверхностность суждений и эмоций? «Психических сил для выстраивания новой личности на обломках старой, распавшейся, у шизофреника нет, - говорит Крылатова. - Чтобы вжиться в другую культуру, в другую роль нужно иметь и рассудок, и силы. (Хотя человек в здравом рассудке не будет отторгать ни свою семью, ни свою Родину). Поэтому шизофреник будет воспринимать лишь поверхностные вещи. Это будет скорее имитация, чем настоящее глубокое проживание и переживание. Так что душевного здоровья ему и психологического комфорта окружающим такая метаморфоза не прибавит».

Если перенести эту модель на целый народ, то вероятность благополучного исхода уничтожения своей идентичности и выстраивания из хаоса новой практически нулевая. А посему попытки построения «прекрасного нового мира» и прочих «городов Солнца» всегда заканчивались катастрофическим провалом. Но психически больных людей с бредом реформаторства, народившихся в следующих поколениях, это, естественно, ничему не могло научить.

А КАК ЖЕ ДВОРЯНЕ?

Но, с другой стороны, в нашей истории уже были времена отрицания национально-культурной идентичности. Порой дело заходило так далеко, что правящий класс, дворянство, даже отказывалось говорить на родном языке, предпочитая ему иностранный. Во времена Пушкина русская элита, как известно, усиленно подражала французам. Но если бы наши дворяне действительно приняли в себя другую личность, действительно стали французами, они должны были бы с радостью приветствовать Наполеона. Почему, спрашивается, русским «французам» не поддержать французскую экспансию? Им же так хотелось, чтобы здесь было, как в просвещенной Европе, и вот, наконец, приходит великая личность, способная окончательно превратить Россию в «милую Францию»… Однако Наполеона встретили не хлебом и солью, а залпами орудий. То есть, окончательной шизофренизации не произошло.

Размышляя об этом, мы вспоминаем идеи Л.Н.Гумилева, который считал наш этнос довольно молодым, развивающимся. Если посмотреть на русскую жизнь начала XIX века с этих позиций, то мы увидим, что в России уже сложилась какая-то культурно-историческая база, которую дворянство чтило, а с другой стороны, общество находилось в развитии и живом взаимодействии с окружающим миром. Интерес к другим нациям вообще характерен для России. Мы всегда интересовались другими культурами, и в этом увлечении был элемент игры. Как бывает у человека в юности, когда он примеривает на себя различные маски, ищет свой образ. Однако при этом сохранялось здоровое отношение к государству, к этнической целостности. И в минуту опасности эта детская игра, детское фантазирование уходили, уступая место взрослому, ответственному отношению к судьбе страны. Мы играли, но не заигрывались. Всегда оставались какие-то неприкосновенные ценности. В их числе - дворянская честь. К ней относились очень серьезно и берегли ее больше жизни. Вспомним, как отстаивал свое достоинство тот же Пушкин.
Получается, что кодекс дворянской чести был неким якорем в этой игровой стихии. Он не позволял окончательно утратить адекватность и уйти в социальную шизофрению настолько, чтобы объявить патриотизм предрассудком и стать предателями. Дворянство могло играть во французов, но когда эти игры запахли потерей достоинства, с ними было покончено.

«А разве у шизофреника, когда он мнит себя Наполеоном, нет достоинства?»- спрашиваю я.

« Это не достоинство, а до небес раздутая гордыня и патологический эгоизм, когда «я» настолько важнее всего остального, что человек ничем своим не хочет поступаться,- отвечает психиатр. - В критический момент эти качества могут привести не просто к отдельной подлости, а к полной потере человеческого лица».

И поясняет на примере: «Представим себе семью, на которую напали бандиты. Нормальный мужчина с неповрежденным чувством собственного достоинства, естественно, будет защищать жену и детей, не думая о том, что сам при этом может пострадать. А человек, находящийся в болезненно-эгоцентрическом состоянии, все отдаст, лишь бы не трогали его. И даже может подвести под свою трусость некую рационально-оправдательную базу. Скажет, что нападавший по-своему прав. И вообще, не беда, если женой немного попользуются… От нее что, убудет?»

КАКОВ ПРОГНОЗ?

Если мысленно перенестись из начала XIX века в конец XX., то мы увидим вопиющую разницу. Установки элиты поменялись кардинально. Трусость и предательство стали подниматься на щит. В перестройку наша творческая интеллигенция, любившая называть себя «четвертой властью», не стеснялась говорить, что лучше бы фашисты нас завоевали, ведь тогда у нас сейчас были бы дешевые немецкие сосиски и отличное, качественное пиво.

«Разве не безумие – вести такие речи?» - спрашиваю я врача.

« У меня такое впечатление, что у многих наших либералов, среди которых как раз и сильны антипатриотические настроения, очень слабая самостность, - отвечает психиатр. - Как личности они вовремя не сформировались, и потому ищут, где, у кого можно что-то позаимствовать. Это глубокая незрелость, которая вполне может быть связана и с болезненным состоянием психики. Что совершенно неудивительно, если вспомнить, откуда возникла современная либеральная интеллигенция. Это же, в основном, большевистское наследие, потомки тех, кто в свое время усиленно будоражил общество, создавая революционную ситуацию, заряжая мир энергией недовольства, злобы, отторжения реальности. Эти люди не приняли существовавшую до революции русскую культуру, пытались ее смести. Даже лозунг придумали: «Сбросить Пушкина с корабля современности»… Но своей серьезной культуры они создать не сумели. Революционный пафос развеялся, как дым, и теперь мы видим пепелище. Судя по всему, и прадеды нынешних либералов страдали глубинной незрелостью. Их сверхценные идеи, социальный утопизм и поразительная жестокость, бесчувствие к страданиям миллионов людей, которых они с легкостью приносили в жертву своим реформаторским фантазиям, не свидетельствуют в пользу психического здоровья. Да и подробности биографии многих пламенных революционеров подтверждают патологию. А в их потомках еще больше инфантилизма. Думаю, немалую роль в его усугублении сыграло и то, что уже в третьем поколении новой элиты опять началось отторжение корней. Внуки большевиков становились диссидентами, антисоветчиками, снова отвергали своих предков и впадали в бессмысленное резонерство. То есть, строить что-то позитивное им было не на чем. Всякий раз брали верх деструктивные идеи и настроения. Конечно, можно выдвигать разные гипотезы, почему так происходило. Но мы на массе исторических примеров знаем, что в революционной среде была очень большая напряженность, огромный страх и недоверие друг к другу. Революция пожирала своих детей. Каждый жил под дамокловым мечом, опасаясь интриг и доносов со стороны ближайших соратников и родных. Это создавало атмосферу паранойяльности. Шизофренизация была внутри самой семьи. Жестокость, выплеснувшаяся наружу во время революции, затем застряла именно в этой среде. Даже жертвы не до такой степени вошли в глубинный невроз и шизофренизацию, как сами большевики. Парадоксально, но факт: победители психически пострадали больше побежденных! Казалось бы, вы одержали верх, все вышло по-вашему. Теперь угомонитесь. Стройте новую жизнь, хватит воевать. Но большевистскую среду прямо-таки раздирало внутреннее беспокойство. Отторгнув всю «старую жизнь» целиком, они оказались в состоянии дереализации и деперсонализации. Попытки создать принципиально новую революционную мораль, нравственность, культуру и религию быстро провалились. Но вместо того, чтобы осознать провальность своей утопической идеи, они продолжали отторгать русскую культуру и русский образ жизни, пытались, действуя с позиции силы, навязывать свои бредовые взгляды остальным. Конечно, в итоге у новой элиты не сформировалось нормального понимания ни о патриотизме, ни о ближнем, ни о культуре. Ну, а их потомки, впитавшие этот невротизм с пеленок, когда подросли и выскочили во внешний мир, начали всех будоражить дальше. Причем если у дедов был пусть утопический и нереальный, но все же большой проект переустройства мира, то внуки оказались уже неспособны фактически ни на что, кроме нелепых программ типа «500 дней» и инфантильного эгоцентрического желания жить «как на Западе». Деградация налицо, но иначе и не могло быть».

А вот в случае с народом, как говорят медики, «прогноз благоприятный». Недавно были озвучены данные последних социологических опросов. Молодых людей спрашивали, собираются ли они защищать Родину. И почти сто процентов ответили «да»! Хотя в течение последних десятилетий либералы, прорвавшиеся к власти в нашей стране, усиленно искореняли патриотические настроения.

«А для меня в провале этой антипатриотической политики нет ничего неожиданного, - улыбается Татьяна Александровна. – Я давно понимала, что так оно и будет. Дело в том, что в первую чеченскую войну мы с моей мамой, которой тогда было за семьдесят, ходили в госпитали и больницы, чтобы поддержать наших раненых солдат. У нас в семье очень сильны военные традиции. Мы из рода Голицыных, среди наших предков было много славных защитников Отечества, и мы с мамой тоже старались не посрамить честь нашего рода. Чем могли, помогали солдатам. Для нас это было совершенно необходимо, ведь мы понимали, что если человек идет воевать за Родину, то он приносит себя в жертву ради всех. В том числе ради нас. И ты чувствуешь свою невольную вину за то, что не можешь помочь ему остаться в живых и вообще, разрешить страшную ситуацию, приведшую к войне. Поэтому у нас была потребность хоть как-то облегчить страдания раненых. Тем более, что армию тогда шельмовали, и военные особенно нуждались в поддержке. То, что мы тогда увидели в госпиталях, нас потрясло до глубины души. Из трехсот солдат, с которыми нам довелось общаться достаточно тесно на протяжении нескольких лет, только один, причем с достаточно легким ранением, сожалел, что он пошел на войну. От остальных же мы не слышали никакого ропота. Они считали, что выполнили свой долг, поступили, как надлежит поступать мужчинам в критической для страны ситуации. И это стабилизировало их психическое состояние, поскольку чувство выполненного долга укрепляло в них чувство собственного достоинства. Я была потрясена. По телевизору нам внушали, что армия деморализована, а мы воочию видели множество сильных духом парней, которых не сломили никакие испытания. И то, что теперь, спустя десять с лишним лет, патриотические настроения охватили большую часть молодежи, на мой взгляд, вполне закономерно. Народ разобрался в ситуации, и его уже гораздо труднее прельстить шизофреническими бреднями».

«Я полагаю, - подытоживает врач,- что именно «разбуженные» шизоидные особенности, начиная преобладать в человеческом обществе, и приводят к революциям и войнам. Это поврежденные, слабоумные дети играют. Для них чужая кровь – просто краска. А патриоты любого государства – цельные, взрослые люди, индивидуумы, но не индивидуалисты, которые могут договариваться и жить в мире, а не делить песочницы и формочки».