Последний старец

Эпоха церковного возрождения в России, охватившая последние лет тридцать, завершается. Собственно, она уже закончилась. Давно в прошлом – радость чудесного открытия, что та Церковь, тот русский дух, о котором мы грезили и который предвидели в себе, сидя на полуподпольных семинарах в 80-е, - вот оно, протяни руку и твое. Ушел в историю тот ни с чем не сравнимый энтузиазм, с которым мы трудились на воссоздании наших храмов, открывали для себя ту хрестоматию духовной литературы, за которую еще недавно наши предшественники могли серьезно пострадать, отправившись в места «пассивного туризма», тот тихий восторг, с которым мы впервые прикасались к нашим святыням, вдруг открывшимся для нас с неожиданного для многих позволения светских властей.

То благоговение, с которым мы впервые открывали душу еще недавно потаенным духовникам, вдруг переставшим опасаться бдевшим над ними «уполномоченным». Один за другим уходят в мир иной наши старцы, обладающие особым знанием (дающимся по милости Божией великим молитвенным трудом), что именуется «даром рассуждения». «Талантливый момент», в очередной раз дарованный России, уходит в прошлое, отнимается от нас, и мы остаемся с тем немногим, что смогли за это время приобрести и сохранить. Кто управляет нашей земной Церковью, какой дух и какие люди ныне доминируют в ней – предмет отдельного разговора, который я веду по меньшей мере последние полтора десятилетия. Сейчас речь в первую голову не об этом, а о том новопреставленном, кто символизировал для многих из нас связь эпох, будучи мощнейшим харизматическим центром весьма важных, можно сказать, центральных процессов русского духовного, церковного возрождения и потому был столь ненавидим людьми «антисистемы», что внутри церковной институции, что вне нее.

Об отце Петре написано уже немало и, без сомнения, будет написано еще. Если иметь в виду не клеветнические заказные материалы, а те, что содержат объективную фактуру, то можно порекомендовать, например, вот это. Так что нам нет нужды пересказывать общеизвестное: его воинскую биографию, многолетние поиски возможности принять сан, служение в Рижской пустыни, восстановление обители в Липецке, миссию среди военных и проч. Однако даже в очень хороших некрологах присутствует немалая фигура умолчания, боязнь сказать всю правду, увы, вполне традиционная для наших сегодняшних церковных реалий.

Правда же эта заключается в том, что его духовная биография, его подвижнический труд, его служение Церкви далеко не всегда находили позитивный отклик у правящей церковной бюрократии. Парадокс: такие ревностные люди, обладающие горячей верой, мощной харизмой, сильнейшим энтузиазмом и «не модной» ныне искренностью, умеющие упорно идти до конца, даже в тяжелое для Церкви советское время, время явных и скрытых гонений, легче находили себе достойное место в ней, чем теперь. Своим мужеством и упорством, непрестанной молитвой и подвигом они отвоевали, вымолили у Бога благоприятное для Церкви время, когда ей была дарована возможность восстанавливаться во всей полноте, но в новой реальности им самим снова пришлось несладко. В годы гонений было немало архиереев, которые помогали им; сегодня же церковный официоз с кучей «верноподданных» прихлебателей весьма часто стремится выкинуть их в маргинальный осадок. Ведь они со своим православием все время путаются под ногами, мешают «эффективно управлять» возрожденным «телом» Церкви и извлекать прибыль. Обольщение церковной бюрократии, ее какая-то нарочито наивная уверенность в том, что этот праздник жизни будет продолжаться вечно, поистине поражает. Он уже заканчивается, и что будут делать эти люди, когда изгонят из своих рядов последнего харизматика? Церковь, конечно, останется, ибо, по обетованию, стоит до скончания века, и врата ада ее не одолеют, но всей пышной псевдовизантийской «надстройке» весьма скоро придется несладко. Если, конечно, исключить прямых и сознательных разрушителей, тех, кто пойдет в услужение к уже прямо и откровенно антихристианским силам…

В официальных некрологах, даже вполне комплиментарных по отношению к отцу Петру и его чадам, кое-что стыдливо опущено. Например, как изгоняли его из Воронежской и Липецкой епархии, из любовно отстроенного, тяжким молитвенным и рабочим потом, буквально из руин возрожденного монастыря, изгоняли жестоко, вплоть до применения физической силы, про почти полном согласии и попустительстве клириков епархии. Как сестры монашеской общины, не пожелавшие расстаться со своим духовником, несколько недель ночевали на вокзале в Липецке; как с помощью примитивной клеветы и при участии «патриархийного спецназа» очень специфических борзописцев уничтожали (и уничтожили!) детский приют, созданный им уже в Боголюбово, наконец, какова подлинная роль во всем этом некоторых высших иерархов РПЦ и их старательных подпевал из числа клира и мирян. Наконец, следовало бы рассказать об инициированных им и его ближайшим кругом (лично знаю некоторых) чинах покаяния (благословленных патр. Алексием) и о том, как их уничтожали. Ну, и конечно, о том, как случилось настоящее чудо: вопреки тому, что монастырь "сверху" приговорили к закрытию, точнее «переформатированию», дружными действиями православной общественности его удалось отстоять. Сейчас такое уже, видимо, невозможно. Процесс разрушения земной Церкви, прежде всего изнутри, зашел уже слишком далеко. А ведь не так много времени минуло с тех пор!

Имея за плечами немалый монашеский опыт, он был одним из тех пастырей, что никогда не изолируются от мирян. В лучшие годы Боголюбово буквально кипело. Очень многие говорят, что раз посетив обитель, невозможно было не прикипеть душой, не понять, что это что-то особенное, не такое, как в «обычных» местах. И чтобы хотя бы отчасти было понятно, что он сделал и как воспринимался этот плод его трудов, не могу не привести отрывок из своего давнего эссе, дабы не пересказывать самого себя «немного другими» словами.

«Я полюбил Боголюбово с первого вздоха, едва переступив за его святые врата. Полюбил эту несколько «упертую» основательность; говорящую о вечности, излучающую дыхание Духа древнюю силу его стен и соборов, мощно висящую над головой небесную голубизну куполов. Мелодичный перезвон колоколов, сопровождающий жизнь обители почти все светлое время суток, – ибо надо же обучать молодежь. Эти пряные запахи – смесь кухни, протопленной печки и ладана. Радостный полет его сестер, всегда приветливых, хлебосольных и гостеприимных, словно и нет ночных молитвенных бдений и тяжелых дневных трудов. Этих необычного для жителей столиц забыто-простонародного (а отнюдь не “бомжеватого”) вида “постоянных паломников” с их очень коренными женскими и мужскими типами. Я полюбил его воздух и его свет, его звуки и разлитое в этом воздухе настроение, даже если ты не причащался, вселяющее спокойно-молитвенный оптимизм и уверенность.

Сегодняшнее Боголюбово – это чудом сохранившийся (или сохраненный в отчаянном надрыве каждодневного подвига) живой и очень живучий, цепкий и основательный, яростно вросший в землю и упорно цепляющийся за Небо кусок естественной и органичной русской жизни, вопреки всему полный оптимизма и упорно не желающий умирать. Внешне чудаковатый старикан со своим неизменным посохом, весь изогнутый от старости и вместе с тем какой-то необычайно легкий, со своей странноватой прыгающей походкой, создал здесь такой оазис полноценной русскости, который выкорчевывать хозяевам мира придется еще долго. Все модные ныне разговоры о “миссии” сразу изобличают свою фальшь на фоне того, что с легкостью, рождаемой лишь неимоверным, кроваво-потным усилием, сделал он, открыв путь ко Христу тысячам наших сограждан – многогрешным чинушам и бизнесменам, прошедшим сквозь войну, кровь и слезы генералам и офицерам, впавшим в отчаяние от безысходной роскоши богемной жизни фотомоделям и актерам; наконец, не имеющим ни гроша за душой, привыкшим к нищете как к воздуху деклассированным представителям совсем простого народа с их уже хлебнувшими горькой отравы греха и безумно ценящими каждый жест взрослой ласки чумазыми детьми. Все эти порой совсем потерявшие себя осколки мiра, попадая сюда, вдруг находят нечто, что не выразишь словами, вопреки всему обретая смысл, казалось, навсегда погребенный под обломками России, которую мы потеряли. Ощущая этот смысл, они обретают себя – и цветущая, созидаемая каждодневным неимоверным трудом русская жизнь дает на истерзанной, но ублаженной новыми трудниками матери-земле свои маленькие робкие всходы».

Да, это была подлинная, народная Церковь, где абсолютно все – независимо от социального и имущественного статуса, уровня образования и т.д. ощущали себя частью русского православного народа, упорно и неизбежно обретающего в своей жизни ее высший смысл.

В этот скорбный и в то же время такой радостно-светлый час, когда праведник, совершивший все, к чему он был призван свыше, отправился в путь Всея Земли, не хочется подробно повторять рассказ о том, как его дело уничтожали. Но вот о конкретном содержании его служения (помимо монашеского делания, строительства монастыря и скитов и непосредственного окормления чад) сказать насущно необходимо. Ибо все вопросы, которые он ставил (не теоретически, а практически!) сейчас более чем актуальны и более чем далеки от позитивного разрешения.

Во-первых, это, конечно же, проблема покаяния. Скажут: «А что тут особенного? Да нам наши отцы в каждой проповеди говорят об этом!» И ошибутся, не поняв главного. Ибо чины покаяния, инициированные при его непосредственном духовном руководстве – это не обычная вялая исповедь с перечислением повседневных грехов, к которой мы привыкли. Он всеми силами внушал людям мысль: возрождение исторической памяти, осознание нашей преемственности от наших великих предков, создавших великую страну, неотрывно от осознания грехов и падений своего народа. «Гордиться величием» и «строить великую Россию» невозможно без покаяния, которое, собственно, и составляет суть практического христианства. Нам же сейчас слишком многие внушают мысль, что покаяние всего народа есть скверна, ведущая его в историческое небытие. Быть может, поэтому, потому, что в основу национально-государственного строительства так стремятся положить неуемную гордыню, в сопряжении с историческими мифами и постоянной неправдой об истории, нам до сих пор не дается подлинное возрождение, и «совиные крыла» бесовской глобалистики простерлись уже слишком низко над нашими головами?..

В центре чина покаяния, как он был задуман, стояла царская тема, более чем очевидная и, так сказать, естественная именно в Боголюбском монастыре, этом сакральном центре русской монархии, связанном с именем того, кто по праву считается ее основателем – святого благоверного князя Андрея Боголюбского, именно здесь ставшего жертвой подлого заговора, принявшего свою мученическую кончину. Отец Петр был особенным почитателем святого Царя-Мученика Николая Александровича, принявшего очень похожие смертные муки за свой народ. И, подобно тому, как с именем Андрея Боголюбского связано известное чудо, о котором сестры рассказывали с выражением какой-то будничной повседневности, как об очень естественном и очевидном деле (на поверхности белой каменной кладки его палат, в первозданном виде сохранившихся до наших дней, порой проступают красные, как бы кровавые пятна – свидетельство его злодейского убийства примерно на этом месте в те древние времена), так и с Царем Мучеником связано другое несомненное боголюбское чудо, о котором в наши дни говорить как-то не принято. Когда начинали расписывать восстановленный древний собор или около этого времени, на внутренней поверхности восточной стены алтаря, над престолом (там, где обычно изображают Христа) проступили совершенно отчетливо узнаваемые черты последнего русского Царя, в подражание Господу безропотно взошедшего за свой народ на свою царскую Голгофу. Этот факт неоднократно зафиксирован, изображение это широко разошлось по разным изданиям, в том числе и по сети.

Неимоверные усилия были предприняты для того, чтобы разрушить, погубить чины покаяния, в пору своего расцвета выглядевшие достаточно грандиозно. Поскольку имелось на это полуофициальное благословение патриарха Алексия, то участвовало в них немало священников и огромное число мирян, съезжавшихся на специально заказанных автобусах буквально со всей России (и не только). После проповеди, крестного хода и молебна люди для индивидуальной исповеди расходились по духовникам. Священники, принимавшие участие в этих чинах, лично рассказывали мне, что никогда, ни до, ни после, они не встречали в исповедниках такой силы покаяния.

И вот, с определенного момента, сквозь братское оцепление стали прорываться хорошо подготовленные спортивного вида молодые люди и вбрасывать в массу исповедников нацистские листовки абсолютно невозможного для православного восприятия, совершенно экстремистского провокационного содержания. Понятно, что с годами священников, решавшихся принять участие в чине, оставалось все меньше. Но я могу ответственно засвидетельствовать, что в самые последние годы своего общения с нами, мирянами, отец Петр не переставал призывать нас к тому, чтобы любыми способами проводить чин покаяния, хотя бы даже и в домашних условиях.

Он, как никто, но, конечно, вместе с другими нашими старцами, осознавал и чувствовал опасность глобалистического рабства, испытывая за то, как и они, немалые заушения, клевету и оговоры. Сегодня об электронном концлагере в собственно православной среде (которая, несмотря на усилия всевозможных либералов и модернистов, словом – предателей в рясах, еще в немалой степени сохраняется), не рассуждает только ленивый. Причем, данный дискурс за последнее время необычайно расширил свою аудиторию, став достоянием и достаточно широких кругов светской, нецерковной патриотической общественности.

Были предприняты (и предпринимаются до сих пор) неимоверные усилия, чтобы дискредитировать и маргинализировать обе темы - и идею народного покаяния в связи с цареубийством, и мысль о невозможности для христиан добровольного вхождения в мир цифровой цивилизации, противостоящей привычной для нас логоцентричной культуре. Продолжается целенаправленное глумление над Царем Мучеником, с подачи самых высоких представителей российской «илитки». И с необычайным ускорением с подачи тех же людей неумолимо выстраивается система цифрового рабства, о чем в последнее время написано и сказано слишком много, чтобы вновь останавливаться на этом подробно.

Силы зла порой лучше нас понимают и чувствуют, насколько опасны для них прозорливые старцы. Подобно отцу Николаю Гурьянову, отцу Кириллу Павлову и др., отец Петр в последние годы жизни пребывал в вынужденном затворе, практически не общаясь ни с кем, кроме насельниц монастыря, «милостиво» будучи оставленным в нем на небывалых правах «духовника на покое». И вовсе не любивший его и глубоко сочувствовавший ему, ныне также отправленный «на покой» владыка Евлогий был тому инициатором.

Отнюдь не будучи никогда человеком, как-то особо приближенным к нему (было немало людей гораздо ближе), осмелюсь сказать: мы всю оставшуюся жизнь будем помнить нашего старца. Не забудем его заветы, его глубокую озабоченность судьбой нашего мiра. Всю жизнь предстоя пред Престолом, он сейчас занят, в общем-то, тем же. Но – уже иначе, уже на Небесах. Он молится за нас, обладая тем знанием, что недоступно живым. Мы же – пока еще здесь, в этой реальности, под грозно сгущающимися тучами ее апостасийного конца. И, со своими слабыми силами, удерживаясь слабеющей надеждой на Божие чудо, помним наших старцев. Которых Господь отнимает от нас, ибо стоим мы в нашей вере недостойно и слабо.

Источник: