Разлука будет без печали

Наверное, самый модный «лейбл» в нашей стране — государственник. Даже те, кто совсем недавно если и произносили это слово, то разве что с оттенком иронии, теперь торопятся пополнить ряды «настоящих, крепких государственников». (Ну а чтоб не так резало слух, именуют себя «статистами».)
Мы не станем сейчас разбирать, как трактует тот или другой политик столь почетное звание. Нам интереснее подумать, какие ассоциации — и явные, и до поры скрытые — рождает оно у множества обычных людей. Безусловно ли «государственник» звучит для них со знаком плюс? Каковы вообще перспективы дальнейших взаимоотношений старой, как Филемон и Бавкида, пары «государство — народ»?

Брачный союз, о котором пойдет речь, был заключен в незапамятные времена. И нельзя сказать, что по страстной любви. Впрочем, тогда и человеческие браки, как правило, основывались не на романтическом влечении. «Стерпится — слюбится» — вот традиционная русская установка. Несмотря на свой средний род, государство играло роль мужа, а народу — опять-таки вопреки грамматике — досталась роль жены. Многие мыслители обращали внимание на «женственность» России (читай, ее народа). Мы же хотим, развивая свою нехитрую метафору, подчеркнуть, что это была не роль жены вообще, а жены крестьянской, которая везла на себе тяжеленный воз обязанностей, содержалась мужем в черном теле, терпела побои и притеснения, не смела перечить и даже помыслить не могла о разводе.

А что же грозный муж? Только эксплуатировал и карал? Да нет. Он плохо ли, хорошо ли, но все же возглавлял семью: защищал от врагов (постоянное укрепление обороноспособности страны), расширял жилплощадь (покорение новых земель). Потом, при социализме, начал бесплатно лечить, давал возможность отдохнуть от работы в старости, опекал и учил детей (короче, у людей появилось множество социальных гарантий). И что, может быть, самое важное, у жены была уверенность в том, что ее муж — и соответственно, она сама — непобедим. Брак с ним давал ей высокий социальный статус. В семье могло происходить всякое, но зато было ощущение прочного, нерушимого дома. И это многое окупало.
Но вот пришла перестройка. И тут вдруг муж сам заговорил о том, что домострою конец. Была раба, а теперь будешь свободная, мыслящая женщина! И отношения у нас будут равные и уважительные. Я тебе все возможности предоставлю для самореализации, только захоти. И благосостояние нашей семьи от этого только приумножится.

Жена сначала не поверила. А потом глядит — вроде правда. Раньше слова поперек не скажешь, а теперь ничего. Даже наоборот, призывает к какой-то гласности. И под замком не держит. Да и вообще повеселее стало, поразнообразней. И в душе благодарной жены шевельнулось что-то похожее на любовь. Ей даже показалось, что она только сейчас и жить начинает по-людски. Не ведала наивная душа, что не к добру все это и скоро ей суждено стать соломенной вдовой. Вольности прибывало, но и муж ее опекал все хуже и хуже, а жизнь между тем становилась все жестче и жестче... И чем тяжелее приходилось жене, тем меньше замечал ее тяготы муж.

И в какой-то момент ситуация представилась такой: муж где-то на стороне пьет, гуляет — в общем, живет исключительно для себя. А когда ему что-то нужно, приходит и требует денег. Так что жене от него не только никакой радости, но и никакого проку. И жена, за годы перестройки, с одной стороны, осмелевшая, а с другой, привыкшая к одинокой жизни, постепенно дозревает до вполне закономерного вопроса: а зачем ей эта головная боль? Может, развестись наконец и жить уже совершенно самостоятельно?

Дело ведь не только в том, что государство не однажды нарушало баланс прав и обязанностей по отношению к своим гражданам. Не менее важно и то, что подспудное отторжение человека от государства началось не вчера и даже не десять лет назад. Процесс был запущен на рубеже XIX–XX веков, когда началось опасное брожение в умах и все больше людей приходило к выводу, что можно прекрасно прожить и без царя. В русской истории это случилось впервые. Кто-то возразит: «А как же “смутное время”?». Но тогда речь шла не об отмене царя вообще, а о поисках «правильного монарха».

Итак, сначала рухнула идея царя. И как помазанника Божия, и — чуть позже — как непогрешимо мудрого, идеального вождя (Ленин, Сталин). Ну а затем, когда с идеей государя было покончено, настал черед идеи государственности. И опять-таки все это получилось не сразу, не вдруг, а накапливалось годами, десятилетиями. Так в крови накапливаются тяжелые металлы.

Думаете, когда в школе и в институте заучивали, что государство — аппарат насилия и что при коммунизме оно отомрет, это было пустым звуком? Слово, оно не только отражает реальность. Оно ее творит. Творит постепенно, исподволь. (И не обязательно «как по писаному». В данном случае коммунизма не получилось, а государство отмирает.) Очень часто это мина замедленного действия.

Правда, не скажешь, что сила слова сыграла тут доминирующую роль. Государство сделало все, чтобы опостылеть своим гражданам. Особенно, конечно, в последние десятилетия, когда, с одной стороны, люди и видят сами, и слышат от журналистов, что государство их грабит, унижает, убивает, а с другой — они уже не боятся в открытую на это реагировать. Власти, должно быть, кажется, что это ловкая, давно апробированная технология — выпуск лишнего пара. Ну, как в Японии, про которую с восторгом рассказывала наша выездная интеллигенция: недоволен начальством — заходишь в специальную комнату, где стоит чучело твоего шефа, и лупишь по нему резиновой дубинкой. А потом как миленький возвращаешься на свое рабочее место и служишь начальнику дальше.

Мы много раз в этой книге говорили об особенностях нашей культуры. Вот еще одна: русская культура очень серьезная и неформальная. В ней неизмеримо большее внимание уделяется сути. Недаром здесь не принято особо фиксироваться на бытовой культуре. Это не значит, что ее нет. Она есть и вполне сопоставима с бытовой культурой западных стран. Но человек, зафиксированный на этой стороне жизни, выглядит в России странно. Его называют занудой, педантом, а порой и жлобом (это действительно нередко бывает сцеплено с жадностью), то есть он выпадает из традиционного культурного пространства. Да и у самих таких людей возникает стойкое ощущение, что все, кроме них, живут неправильно, ненормально, «как в хлеву».

И человеческое общение у нас тоже неформальное, даже если встреча мимолетна — на остановке, в электричке, в поликлинике. И дело не только в том, что русские гораздо чаще, чем жители западных стран, заговаривают с незнакомцами и открывают им душу. Главное, что у нас человека в первую очередь оценивают по тому, какой он есть, а не по формальным критериям (должность, степень, положение, достаток и прочее). Светское общение здесь синоним скучного занятия, пустой траты времени, а склонность контактировать формально очень часто является аргументом врача-психиатра в пользу диагноза «шизофрения». Так и пишут в медицинском заключении: «Формально контактен». А на Западе, спросят нас, что — другие критерии диагностики? Мягко говоря, не совсем такие: если формальная контактность не сопровождается ярко выраженным неадекватным поведением, абсурдными действиями, агрессией, бредом и т. п., то в сегодняшней западной реальности такого человека вряд ли сочтут шизофреником.

Русский человек воспринимает мир иначе, нежели западный, именно поэтому постмодернизм в России так и не стал — да и, думаем, не станет — достоянием масс. Дело не в том, что эти массы темные и тупые. Просто они не поклоняются игровой стихии, а напротив, считают искусство, в котором форма съела содержание, бессмысленным.

Можно было бы привести еще множество примеров из самых разных сфер жизни, но, пожалуй, для иллюстрации достаточно. Так что уловки по «выпусканию пара» не дадут в наших культурных условиях долговременного эффекта. Да уже не дают!

Разумеется, нельзя сказать, что в других, более благоприятных условиях человек и государство всегда сливаются воедино. Зазор непременно должен существовать, чтобы не было крена в сторону тоталитаризма. Но сейчас предел допустимого, как нам кажется, уже перейден. Причем перейден давно. Критической точкой был, конечно, распад Советского Союза. Спокойная реакция большинства советских людей потрясла тогда весь мир. Иностранцы недоумевали. Наши патриоты говорили о том, что массы оболванены, зомбированы. Демократы ликовали, уверенные в том, что теперь начнется новая жизнь. И она действительно началась, только не в смысле построения здорового гражданского общества, а в том смысле, что теперь рядом с государственными институтами, как грибы, вырастают «параллельные структуры». И первые все меньше могут конкурировать со вторыми. Поэтому и граждане все чаще добровольно обращаются ко вторым, уклоняясь от общения с первыми.

Чем прежде всего озабочен тот, кто затевает в наших условиях собственное дело? Поиском «крыши». (Даже само слово взято из мафиозного жаргона.) А возьмите ситуацию с налогами. Государство старается выжать из людей все, что только может, а мафии, которая в данном случае выступает в виде фирмы по обналичиванию денег, отстегни 5–10 процентов — и живи спокойно. А кого просят «выколотить» деньги из обнаглевшего должника? Судебного исполнителя? А сколько людей уже и не заявляют в милицию об ограблении квартиры, о поджоге дачи или об избиении на улице? Не заявляют, ибо твердо уверены, что это бессмысленно. Но если у них будет возможность «выйти на авторитета», многие этой возможностью воспользуются и даже не вздрогнут при мысли о том, что защиту от преступления они ищут у... преступников.

А чего стоит складывающийся на наших глазах новый идеальный образ власти! Изверившись в том, что ставленники государства могут быть честными, люди все чаще говорят: «А ну их! Пусть воруют. Лишь бы нам жить давали». Следовательно, криминальный характер власти уже не вызывает возражений,— главное, чтобы она оставила людей в покое. Значит, отчуждение уже фатально. И думаем, что не будет ошибкой назвать нынешнее время новым этапом, и даже новой эпохой, в истории российской государственности — эпохи легитимизации бандитских режимов. В Чечне — сколько ни называй наркодельцов и бандитов повстанцами — это уже свершилось.

Наверное, у многих сразу возникли в воображении апокалиптические картины: стрельба, кровь, люди с автоматами хозяйничают в городе. В общем, жизнь кончена. Но это совсем не факт! Реальность свидетельствует, скорее, об обратном. Известно, что в Сицилии, на родине мафии, женщина может совершенно безбоязненно возвращаться ночью одна, украшенная дорогими бриллиантами. Да и в Москве стало на улицах гораздо спокойней, когда мафиозные группировки поделили между собой город.

И вообще, вы, может, уже заметили, что на фоне всеобщего развала и распада в тех зонах, которые входят в сферу интересов преступного мира, идет быстрое и вполне успешное созидание? Причем отстраиваются не только сугубо криминальные участки (наркобизнес, торговля оружием, контрабанда и прочее). Вовсе нет! Отстраивается вся жизнь, и именно так, как ее представляют себе уголовники. Жратвы навалом, тряпок тоже сколько угодно. Да что ни возьми! Турбюро, казино, рестораны, глянцевые журналы с обилием ярких иллюстраций и минимумом текста, триллеры, детективы и женские романы... А телевидение с его играми, лотереями, бесконечными телесериалами и боевиками, музыкальными клипами, рок-концертами и анекдотами!.. Да, у культурных людей засилие подобного хлама вызывает оторопь. Но при чем тут они? Эта жизнь не для них. А уголовникам она очень даже любезна. «Как вы не понимаете? — услышали мы однажды от подруги “авторитета”.— Мы кайфуем от этой жизни!».
Но «волки» не получают особого наслаждения от того, что их «кайф» противопоставлен ничтожеству всех остальных. В этом смысле они тоже не похожи на «болонок», для которых именно контраст всегда был главным удовольствием. Вспомните пресловутые распределители, заказы, магазины «Березка», заграничные поездки для избранных. Скажем больше: мы уверены, что нынешнее запредельное расслоение в обществе — это характерный почерк номенклатуры. Им ничто не всласть, если то же самое доступно остальным. И немудрено — чем они еще могут выделиться? Талантов больших нет, смелости и любви к риску, которые придают жизни особую остроту, тоже. Даже по внешности — и то они, как правило, малоразличимы. Одно слово — серость. Но серость властолюбивая. И поскольку сейчас они уже не могут запретить всем остальным пользоваться теми же благами, какими пользуются они, то акцент, вполне естественно, сместился на стоимость этих благ.

А в поведении «волков» совсем другая подоплека. Спросим себя: как может самоутвердиться маргинал? Конечно, есть много способов, но главный — это переместиться в центр. А для человека с выраженной претензией на лидерство важно не только переместиться в центр, но и стать жизнеобразующим началом. Как, находясь в положении «волка», этого достичь? Путь, в сущности, только один: надо делиться. И чем больше людей будет тобой облагодетельствовано, тем больше у тебя шансов на главенство, тем прочнее твои позиции.
Так что приход к власти «паханов» сулит еще и более справедливое устройство общества!

И дороги — извечный символ российской бесхозяйственности — они построят, и жилищную проблему решат. Можете не сомневаться! И даже если в дальнейшем для решения их стратегических задач понадобится наука, они и на нее найдут средства.

В общем, «все будет путем»...

И очень скоро, когда неотвратимость прихода мафии к власти станет очевидной и слепому, со всех сторон посыпятся аргументы, подобные тем, которые мы только что привели. А сколько будет свежих, неожиданных и, главное, безупречных в своей логике!

Предвосхищая все это, мы отсылаем наших читателей к произведению русского философа В. Соловьева «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории». Оно было написано столетие назад и теперь воспринимается как гениальное пророчество.

В главе «Краткая повесть об Антихристе» автор рассказывает о грядущем сверхчеловеке, который получил свое могущество, отрекшись от Христа. С приходом этого сверхчеловека в мире воцарилось настоящее благоденствие. Все было прекрасно: народы Земли получили «вечный вселенский мир», «объединились в общий дом». Сверхчеловек осуществил «простую и всеобъемлющую социальную реформу... по желанию бедных и без ощутительной обиды для богатых». Он поощрял «общества покровительства животных», дал людям не только хлеб, но и зрелища, яркие, красочные, захватывающие — те, что сегодня называются «шоу». В этом жизнеустройстве нашлось место и для Церкви. Новый император мира стремился объединить христиан самого разного толка (В. Соловьев предвидел даже развитие экуменического движения!). И почти все были довольны. Лишь крохотная горстка людей задавалась тревожным вопросом: во имя чего все это? Что вдохновляет властителя на благие начинания?

Как выяснилось, тревога была не напрасной. Несмотря на всеобщее благоденствие, власть, построенная на неправедной основе, рухнула. И никакие ухищрения великих придворных магов не помогли ее сохранить.

По книге "Дети нашего времени"